Павел Ермаков - Все. что могли

— Молодец, Наденька. Не устаю повторять, пограничница ты у меня настоящая, обстановку в отряде знаешь, все понимаешь, — Ильин взял жену за руку, поцеловал. — С хорошей женой легче служится.

— Ну, не захваливай, не велики мои заслуги, особенно в делах погранотряда, — зарделась Надя. — А заставу, чем живет она и дышит, благодаря тебе же, разузнала неплохо.

Снова в рюмках заискрилось вино. Горошкин приподнял свою, посмотрел на свет. Напиток был добрый, старого разлива, может быть, еще довоенного. Сквозь цветное стекло играл и золотился. Сам же Василий и раздобыл по случаю бутылочку молдавского марочного.

— Надежда Михайловна, застава не только дом для пограничника, — поддержал он женщину. — Для селян, что в ближних хуторах да селах проживают, она тоже много значит. Они уверенней, спокойней себя чувствуют, когда прикордонники рядом. Случай один расскажу-поведаю. Помню, еще до войны дело было, ночью ветром над нашей заставой древко у флага поломало. Пока я утром подыскивал подходящую жердинку, обстругал ее, пошлифовал, лаком покрыл, час-другой прошел. Вижу, семенят-шлепают двое дедов знакомых, сивые бороды на бегу разлетаются-лохматятся. «Дэ стяг, Васильке?» — подступают ко мне, а глаза из-под лохматых бровей смотрят испуганно-недоверчиво. Объяснил им, что случилось. «А мы, було, злякались. Чи яка беда, чи ще шо з нашим кордоном», — наперебой заторопились старики. Я при них поднял флаг, установил. Они уходили и все оглядывались, глядели, как на ветру радяньский флаг развевался.

— Самую звонкую струнку тронул, Вася, — подхватил Ильин, снова наполняя рюмки. Сцепил ладони в замок, потряс руками. — Когда у нас вот так… мы и жители в крепкой спайке, когда они нас поддерживают, в службе помогают, к пограничникам относятся как к своей самой близкой родне.

Горошкин покивал, подумал немного, неожиданно спросил:

— Война кончится, а как с границей будет?

— А что… мы встали на ней прочно. Надеюсь, охраняем правильно и надежно. Тебя что-нибудь смущает?

— Наша армия на территории Польши. Пройдет ее и дальше двинет, — Горошкин будто спрашивал и вроде что-то утверждал. — Мы на фронте только и мечтали — вот дойдем до Берлина…

— К чему клонишь?

— Может, и границы наши продвинутся вперед?

Ильин отрицательно покачал головой.

— Нет, Вася, ты не туда гнешь. Мы не захватчики. В Германию мы войдем не потому, что хотим захватить чью-то территорию. Мы придем туда, чтобы покарать фашизм, поджигателей войны. Их надо выставить перед всем миром, чтобы другим, кто еще попытается подобное затеять, неповадно было.

— Пожалуй, я глупость сморозил, — смущенно проговорил Горошкин, встал навстречу Наде, принял у нее самовар.

Пока Надя заваривала чай, нарезала испеченный к Новому году торт, Ильин говорил о том, как он понимал устройство границ после войны. «Конечно, предположительно, — предупредил он. — Польше вернут ее самостоятельность. С нею у нас установятся новые, не такие, как раньше отношения. В целом границы должны стать справедливыми, иначе за что же кровь проливали. Хочу, чтобы пограничники стран-соседей взаимно помогали друг другу в службе. Даже при самом справедливом устройстве границ контрабандисты не переведутся. Совместными усилиями легче станет ловить любителей легкой наживы».

— Размечтался, — Надя подошла к мужу, ласково взъерошила волосы и любовно погладила. — Война еще вовсю гремит. У нас в приграничье неспокойно, банды по лесам прячутся. Господин Богаец где-то злобу точит. Стрельба повсюду, а ты сказочные замки строишь.

— Без мечты, Надюша, нельзя, — возразил он, придвигая к себе тарелочку с тортом. — Пока война, поможем фронту своей службой.

Они еще долго сидели, о многом переговорили. Новогодняя ночь выдалась на удивление спокойной. Ни один телефонный звонок не потревожил начальника пограничного отряда. Казалось, каждый из них троих за эту ночь заново прошел свой путь, начиная с двадцать второго июня сорок первого года до этой тихой и очень желанной в своем проявлении новогодней ночи.

В самом главном они были единодушны: скорее бы кончилась эта проклятая война. Где бы она ни шла, везде уносит все новые и новые жизни. Всем одинаково и генералам, и бойцам очень хочется своими глазами увидеть миг победы, пожить в мире, ложиться и просыпаться не под грохот пушек, а под щебет птиц или спокойный, призывный заводской гудок. Сходились в том, что недолго войне греметь, пить кровь людскую. В наступившем сорок пятом она непременно кончится.