Павел Ермаков - Все. что могли

— Природой-то вам, женщинам, что предназначено? — глаза его постепенно теплели, голос зазвучал мягко и проникновенно. — Род людской продолжать. То-то… Потому по-человечески я рад за тебя. Несмотря ни на что, жизнь продолжается. Вот о чем ты думай, о чем заботься.

Как недавно Наде показался неожиданным смех майора, так неожиданным для него были ее слезы. Он не мешал ей, не успокаивал, подождал, пока выплакалась. Извинилась, сказала, что все поняла и больше «не станет дурью маяться», просит только об одном — не делать ей никаких поблажек в службе.

— Ладно, в няньки не набиваюсь, — серьезно ответил он.

Сегодня майор вместе с Надей пришел на передовую. Условился с комбатом об огневом обеспечении снайперской позиции, о вылазке, если младшему лейтенанту Ильиной потребуется помощь.

Ничего стоящего внимания Надя у немцев не обнаружила. Там шла обычная окопная жизнь, очевидно, такая же, как на нашем переднем крае. Позиция ее оказалась удобной, она могла бы легко «срезать» двух-трех немцев, но ждала, искала того, за кем пришла в опасную зону.

Ноги устали от долгого стояния, поясница заныла. День все тянулся. Какие они здесь долгие теперь. Зимой, когда снайперская команда появилась на Ленинградском фронте, они были на удивление короткими. Казалось, только развиднеется, и уже наползают сумерки. Поразили здешние снега, морозы, мрачновато-величественные ели и сосны, заснувшие под тяжелыми снежными шапками. Бывало, загремит артиллерия, ударят снаряды, под их гул посыплется снег с деревьев. Уставшие от него ветки распрямятся, как бы облегченно вздохнут. Все это было непохоже на приволжские и придонские степи.

Узнала Надя, что совсем недавно тут сидели немцы. Понастроили укреплений, блиндажей, землянок. Мертвой удавкой охватили Ленинград. Только по Ладоге тянулась нитка дороги, то и дело рвущаяся под вражескими бомбами. Зимой сшибли немцев с насиженных мест, разорвали кольцо блокады, вдоль берега Ладожского озера пробили коридор. Километров десять всего, а где и поуже. По нему к Ленинграду протянули железнодорожную ветку.

— От нас тоже зависит, иначе не бросили бы снайперов сюда, уцелеет эта живительная ниточка или оборвется, — говорил майор Чирков. — Упремся, не дадим оборвать. Дорога эта — хлеб, боеприпасы, горючее для Ленинграда и для фронта. Одним словом — жизнь.

Уперлись, устояли. Отбушевали метели, отгуляли ростепели и половодья. Зазеленело кругом. Закудрявились, распустили сережки березы, затрепетала листва на осинах, расправили лапки ели и сосны, белой кипенью покрылась черемуха. Но как только распустилась черемуха и поплыл над лужайками ее нежно-горьковатый запах, растревожил девичьи сердца, похолодало. С озера, где еще лежали толстые ноздреватые льды, потянуло тяжелой студеной сыростью. Забродили туманы, повалил мокрый снег.

Наде не страшен холод, ей тепло в стеганых брюках и ватнике. Что ей ветер и мокрый снег? Мелочи. Она согрета встречей с Андреем, письмами от него. Каждую неделю получает. Откуда он берет время, чтобы столь часто писать? Там, где он сейчас воюет, жарко. Не столько от весеннего тепла, сколько от непрерывных боев. То Харьков взяли, то опять отдали. Держат ее руки тетрадные листы, заполненные торопливыми строчками, а глаза видят Андрея, сидящим на обочине пыльной дороги, положив полевую сумку на колено, и пишущим ей. Или в низенькой хатке у окна, в которое клонится усыпанная белыми цветочками ветка старой вишни. Здесь черемуха, там вишня. Или яблоня роняет лепестки на подоконник, где лежат его усталые руки.

Вернется она из засады, и, наверное, в землянке ее будет ожидать очередное письмо от Андрея. Если почта не подведет. Если не помешает война.

Можно было обойтись без переписки. Андрюша уговаривал ее перейти к нему в полк. Сначала она до неприличия обрадовалась, ну, просто ног под собой не чуяла. Такое счастье, как награда за страдания, за разлуку. Говорил, место фельдшера в полку свободно. Дескать, эту мысль подсказал ему командир полка Стогов. Они, оба веселые, обсуждали это предложение, как дело решенное. Приехал Горошкин, подлил масла в огонь:

— Полковник с вашим командованием, кажется, договорился. Постоянно рядом будете.

Екнуло сердце у Нади, хорошо ли это — постоянно рядом? Каждый бой, бомбежку, сиди на своем медпункте и дрожи за майора Ильина.

— Но ведь порознь те же бои и бомбежки, — возражал Ильин на ее рассуждения.

— Если кому-то из нас суждено погибнуть, — понимая, что говорит жестокую правду, продолжила Надя, — порознь каждый из нас это переживет только один раз: когда получит извещение. Будучи рядом, мы измучим, изведем себя.