Анатолий Галиев - Взлетная полоса

Лиловый ослепительный свет, взорвавшись близко, заставил Щепкина зажмуриться, но даже сквозь плотно стиснутые веки просветило ветвистое дерево молнии. Леон, прикрывая рукой лицо, что-то беспрерывно орал, толкал его локтем, и он понял — хочет перехватить управление. Но Щепкин не сдвинулся с места. Это было сейчас опасно — меняться местами. Ручку вырывало, и он явственно чувствовал, как даже под перчатками лопается кожа на ладонях.

Глазунов, согнувшись, сполз с сидения на баке, подостланную под ним овчину уже давно выхлестнуло из кабины и унесло, и теперь он, обернувшись спиной к движению, наваливаясь сзади, мешал вести самолет.

Просвета не было нигде. Казалось, они висят в полной темноте, которая лишь на миг прорезалась багровыми и синими отсветами. Это не было похоже на обычную грозу. Видно, в жаре и духоте лета давно копилась чудовищная энергия, давно строилась эта облачная мышеловка, в которую они попали уже на обратном пути. Еще десяток минут назад до Нижних Селезней оставалось километров тридцать, сколько теперь было до них — Щепкин даже не догадывался, потому что их завертело и отшвырнуло с курса черт знает куда.

Он успел включить лампочку подсвета на щитке, но компас взбесился. Синий треугольник лихорадочно дрожал и метался. Свентицкий сплевывал кровь: он прокусил губу, и теперь кровь стекала по подбородку. Левое стекло на летных очках Щепкина треснуло, он неловко выворачивал голову, стараясь уловить хотя бы намек на просвет.

Самое обидное было то, что грозовую тучу они заметили издали и давно. Она как бы стояла над Волгой, заслоняя от них Селезни и медленно сдвигаясь к югу. Начиналась у воды она нешироко, но с высотой набирала мощь, меняла цвет с бело-серого на почти черный, а километрах на четырех уже расстилалась на полнеба, с плоской, огромной, будто срезанной ножом вершиной.

Они встретились с грозовой классической «наковальней». Когда они ее разглядели, Свентицкий проорал в ухо Даниилу:

— Не дури!

И он понял, что Леон опасается, как бы он не полез в тучу. Он кивнул и заложил «крючок», чтобы обойти ловушку с запада. Но ничего не вышло. Они уже выжгли много горючего, амфибия стала легкой как пушинка, и как раз с запада навстречу ей ринулся вдруг такой мощный и плотный, почти ураганной силы ветер, что самолет понесло и начало сдвигать и сдвигать с курса. И только тут перед ними стремительно раздвинулся облачный фронт, будто кто-то разворачивал занавес, и стало ясно, что увиденная ими «наковальня» не одна, это была лишь часть из тех облачных выбросов, которые, клубясь, вылезали из-за горизонта со всех сторон, перемешивались, на миг открывая ослепительные пятна высотной голубизны, и снова смыкались.

Несколько раз Щепкин уже пытался снизиться, но от земли вверх рвались, гудя, как в аэродинамической трубе, заверченные в бешеной карусели потоки теплого воздуха, швыряли самолет выше. Сейчас те же самые широкие крылья, что придавали амфибии такую устойчивость при обычном полете, работали против. Летчиков подпирало снизу, руки не слушались, и Щепкину никак не удавалось хотя бы приостановить этот подъем. Снова шарахнула молния, послышалось странное шипение, все вдруг озарилось голубовато-сизым сиянием.

Щепкин лихорадочно думал. Если плюнуть на все, не противиться, выгнать самолет к вершине «наковальни» и выскочить на высоту, может повезти, а может и нет. Именно там главная сатанинская ошибка, месиво, ураганное кручение… Нет, так не пойдет. Он с усилием разогнул спину, приподнимаясь, начал отжимать ручку от себя. Даже простым глазом было видно, как напряглись плоскости, выгибались консоли. Леон понял, положил свои руки на кулаки Даниила, прогнувшись, изо всех сил помогал держать ручку. Мотор взвыл.

Прошло минуты две, пока они сумели перевалить самолет через критическую точку. Наконец хвостовое оперение пошло вверх, нос начал опускаться, и амфибия нехотя рухнула вниз. Это было не пикирование и не чистый штопор. Это было почти беспорядочное падение с высоты, с толчками и задержками, с двумя переворотами через крыло. Был момент, когда они вообще зависли вверх килем.

По высотомеру ни черта нельзя было попять: приборную доску залило, и стекла изнутри запотели, но вывалились они из тучи удачно, хотя и нелепо — с диким левым креном, в сотне метров над лесом.

Щепкин выровнял машину, долго сидел, почти ничего не соображая и не видя. Они летели неизвестно куда, но летели. Волги видно не было. Внизу в зелено-бурые полосы сливался смешанный лес с черными пятнами ельников. Здесь шел густой, теплый дождь.