Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных

В той части штольни, где держала оборону группа лейтенанта Кремнева, гулко разорвался снаряд, выпущенный, очевидно, из самоходки, и потом слышно было, как, словно после сильного подземного толчка, трещали, крушились и осыпались каменные своды подземелья. Там не «страшно говорили о смерти», там творили ее. Но Клавдию, казалось, это пугало сейчас меньше, чем то, что произошло недавно в бункере-лазарете.

— Асхадзе бредил, — объяснила она, когда эхо взрыва окончательно улеглось. — А потом ему вдруг стало легче. Но произошло это как раз тогда, когда Ищук принес весть, что в штольню ворвался танк. И расстреливает наш заслон. Я правильно выразилась: «заслон»? — уточнила учительница, пробираясь вслед за капитаном через «перевал», предусмотрительно устланный Ищуком трофейными шинелями.

— Я бы даже сказал: изысканно, — мрачно сыронизировал Беркут.

— Нет, я, конечно, слышала, как Асхадзе умолял старшину, чтобы тот застрелил его. Говорил, что хочет умереть по-мужски, не становясь обузой для гарнизона.

— Очень важно, что вы подтверждаете это.

— Однако мне и в голову не пришло, что Бодров может решиться на такое.

— Возможно, старшина и не спешил бы прощаться с жизнью, если бы не осознание того, что, уступив просьбам своего бойца, он, как командир, тоже должен последовать его примеру. — Слова эти не предназначались Клавдии. Просто так… размышления вслух. Пытался сам себе объяснить поступок старшины.

— Вот-вот, просто удивительно, как точно вы поняли все, что здесь произошло, — прошептала Клавдия уже в бункере. — Моя вина: нельзя было допустить этого. Только моя…

Капитан молча постоял над каждым из погибших. Помог переправить их тела через перевал, в штольню, и, приказав Ищуку и Сябруху развести в двух сооруженных из камней печках огонь, чтобы быстро приготовить кашу и чай, снова вернулся в бункер-лазарет.

— Что, товарищ капитан, прощаться пришли? — дрожащим голосом спросил его рядовой Конончук. При своем легком осколочном ранении в грудь и предплечье, он выглядел самым боеспособным среди четверых перенесенных сюда, но в то же время и наиболее угнетенным.

Он был из тех, кого даже самая пустяковая рана, полученная на передовой, повергает в панический страх перед собственным бессилием. Беркут заметил это сразу же, поскольку парень был ранен у него на глазах. Он кричал от боли, орал: «Помогите! Унесите меня! Санитары!», совершенно не стесняясь при этом ни командира, ни остальных бойцов. Орал так, что прямо во время отражения атаки немцев капитан вынужден был снять двух бойцов и по ложбине переправить его в тыл, поближе к штольне. И сделал это не из желания во что бы то ни стало спасти солдата, а из чувства стыда перед врагами, которые конечно же слышали вопли Конончука.

— Не прощаться, а проверить, готовы ли вы к бою.

— Значит, все-таки будете прорываться? А нас? С нами как?

— Прорываться начнем только в момент наступления наших войск, чтобы помочь им овладеть плацдармом. Да и то, оставив у лазарета надежное прикрытие. Эти двое, старшина и Асхадзе, просто-напросто запаниковали. Я не осуждаю солдат, предпочитающих смерть плену. Однако прибегать к этому можно лишь в самой безнадежной ситуации.

— Старшина, братки, тоже решил, что без него вам легче будет прорываться, — подал голос Резников, лежавший у заваленного хода, ведущего к дому Брылы. — Но лично я решил держаться до конца. При оружии. Хоть одного фрица с собой прихвачу — и то подмога. Все оставшимся легче будет.

— Вот это уже солдатский разговор. Сейчас мы перенесем к вам лейтенанта и Агафонова. Считай, целый гарнизон. И никакой паники. Мы будем прикрывать вас до конца.

Беседуя с ранеными, Беркут на какое-то время потерял из вида Клавдию, но, как только он вышел из бункера, Мальчевский в сумраке захватил его за руку и подтолкнул в нишу, из которой начинался лаз, выводящий на поверхность.

— Там Клавдия. С ней нужно еще немного поговорить, капитан, — негромко объяснил он.

— Мы уже обо всем переговорили. Она требует отобрать оружие у всех раненых, а я на этот шаг не пойду.

— Я так и подумал, что вы с ней не о том говорили, комендант. Причем всю дорогу — не о том. Поэтому попробуйте еще раз. Только понежнее. Понимать надо… Втюрилась она в вас, Господи Боже жты мой, о двенадцати апостолах, да на трезвую голову… Пока мы с почетным караулом будем доставлять сюда тех двоих шотландских стрелков, вы побудьте с ней тет-а-тет.

Восходящая луна зависла над плато, и в подземелье проникало ее неяркое синевато-лиловое сияние. И хотя его хватало лишь для того, чтобы слегка очертить силуэт стоящей у пролома девушки, все равно ночное мерцание казалось спасительным светом из того, истинного мира, из которого эти двое людей были так жестоко изгнаны.