Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных

Мальчевский помолчал, осмысливая сказанное, а потом вдруг сразу же согласился:

— И я о том же, что в бою, смертью храбрых. На каждом собрании… — со спокойной совестью подтвердил Сергей. — В бреду чего не скажешь.

Упавший неподалеку снаряд на какое-то мгновение оглушил Беркута и засыпал целой лавиной жидковатой, болотистой земли. Не обращая на это внимания, Андрей снова взялся за пулемет, но успел выпустить лишь две-три короткие очереди. Следующий взрыв, возникший впереди, опрокинул его вместе с пулеметом и снес в перемешанную со снегом болотистую кашицу низины.

Все еще не теряя самообладания, Беркут снова взобрался на свою позицию, поднял пулемет и вдруг увидел, что ствол его жестоко искорежен осколками.

— А-а, проклятье! — взбешенно потряс капитан пулеметом, отшвырнул его в сторону и, схватив по гранате в каждую руку, кубарем скатился по правому склону.

Он еще успел швырнуть в заросли одну из гранат. Но следующий, немного замешкавшийся, снаряд рванул почти в центре высотки, похоронив Андрея вместе с зажатой в руке второй гранатой.

…Беркут приходил в себя медленно, словно выплывал из речной глубины. Потом, уже в полубреду-полусознании, долго выбарахтывался из болота, и чудилось ему, что он бредет бесконечной заснеженной трясиной, которая все глубже и глубже засасывает его.

Какое-то время он обреченно смирялся с этим, но, когда ощутил, что тело его вот-вот должно уйти в бездну, в последнем, отчаянном рывке бросился на какую-то кочку, ухватился за нее руками и с величайшим трудом попытался подняться, вырваться из ледяных объятий трясины.

Однако вырваться было не так-то просто. Попытки следовали одна за другой, и после каждой из них Андрей все явственнее ощущал, что силы окончательно оставляют его.

Но лишь когда понял, что их не осталось даже на такую, вот, жалкую, очередную попытку, — закричал. Отчаянно, безысходно, что-то нечленораздельно- страшное.

— Товарищ майор, тут кто-то вроде бы живой! — несмело остановился возле барахтающейся кучи грязи молоденький робкий связист, который боялся не столько смерти, сколько — нарушить приказ комбата ни на метр не отставать от него.

— Видно, фриц ожил, — повел комбат стволом пистолета в его сторону. Однако выстрелить в медленно распрямляющееся, потерявшее человеческий облик существо не решился. К тому же и связистик вдруг прозрел:

— Кричал-то, кажется, по-нашему!

— Если «по-нашему», то матерился бы, — возразил умудренный жизнью майор. Рано созревший для майорской звезды, он был всего лишь годика на три старше своего связиста. — Ну да черт с ним, задние подберут и разберутся. Вперед, Гордиенко, не отставать!

Комбат торопился. Его батальон уже дрался в окопах на гребне долины, а на пятки наступали бойцы второго эшелона, который должен был повести с этого плацдарма атаку на плато.

— Но это, кажись, точно наш! — отпрянул связист от все еще не распрямившегося, почти двухметрового роста болотного существа, у которого уже едва заметно вырисовывалось нечто похожее на человеческое лицо.

Но еще больше он испугался, когда это существо вдруг шагнуло наперерез пытавшемуся обойти его комбату.

— Товарищ генерал, мы продержались. Мы, как приказано было: до последнего солдата, — тяжело выдавил из себя этот человек, падая к ногам вконец перепуганного парнишки-связиста.

— А ведь точно, — уставился на него майор. — Бредит вроде бы по-русски.

— Мы, как приказано… Это я, капитан Беркут, — последнее, что услышал комбат. Однако фамилия эта ни о чем ему не говорила. Капитана с такой фамилией в их полку не было, это он знал точно.

— Ладно, Гордиенко, ладно! — вновь поторопил он связиста, размахивая пистолетом с такой решительностью, словно не одного-единственного солдатика подгонял, а вновь пытался поднять в атаку целый батальон. — Крикни задним, что, мол, свой, и вперед! Только вперед!

Могилев-Подольский—Коктебель—Одесса