Богдан Сушинский - Плацдарм непокоренных

Беркут поднялся, прошел в слабоосвещенный, обвешанный шинелями и одеялами закуток выработки «лазарета» и, присев у лежащего там человека, осветил фонариком его лицо, пощупал запястье.

— Да мертвый он, мертвый! — испуганно твердил Агафонов, словно смерть в этом адовом подземелье была чем-то совершенно неожиданным, непостижимо-непривычным.

— Он не мертвый, рядовой Агафонов, — совершенно спокойным, твердым голосом возразил Беркут. — Он — погибший. Солдат, погибший в бою, — добавил он, поднимаясь. — И я не представляю себе роты, которая, увидев погибшего солдата, в ужасе остановилась бы и кричала: «Да он мертвый, мертвый!». Вместо того чтобы мужественно идти в бой. Или, может, было такое, а, лейтенант?

Глодов молчал. Агафонов тоже. Во всей штольне, во всем этом мрачном, пронизанном страхом смерти подземелье воцарилось вдруг такое гнетущее, могильное молчание, словно оно исходило из безмолвия потусторонней вечности.

— Мальчевский! — Беркут позвал младшего сержанта. скорее исходя из привычки всегда и везде видеть Сергея рядом, и был удивлен, что почти в то же мгновение, отвернув брезент, которым был завешан вход, в лазарете появился Сергей. — Возьми любого из бойцов, отнесите погибшего.

— Это кто тут у нас? А, Горняков… По-английски решил уйти, не попрощавшись? Нехорошо.

Беркут так и не смог вспомнить фамилии этого паренька из группы Акудинова, с которым даже не успел толком познакомиться, и был признателен сержанту, что тот все же умудрился запомнить ее.

— Точно, рядовой Горняков. Эту фамилию нужно записать. Запомнить. Сообщить ее штабистам. И будет она еще много раз произнесена, пока «похоронкой» долетит до самого близкого ему человека.

— Не унывать, окопники, — не поддержал его скорбновозвышенной патетики Мальчевский. — Если по правде, нам, пасынкам господним, уже легче. Те, что все еще воюют на поверхности земли, еще только вздрагивают при мысли, что когда-нибудь окажутся под землей. А мы уже давно здесь. И даже успели привыкнуть.

Он накрыл лицо убитого полой шинели, отозвал Беркута чуть в сторонку, под стену, и вполголоса проговорил:

— Вас там доктор Клавдия разыскивает. В истерике. Только что старшина Бодров застрелил раненого Асхадзе, а потом и сам застрелился.

— Да ты что, сержант?! Вы что, с ума тут все посходили? — так же вполголоса изумился капитан. — Где Клавдия Виленовна? — и бросив на ходу Глодову: — Держись, лейтенант. Не торопись с последним патроном, скоро здесь будут наши, — поспешил вслед за Мальчевским. Однако, сделав несколько шагов, остановился: — Постой, как это… Бодров? Мне докладывали, что старшина погиб. Еще вчера.

— Ошиблись. Ожил, дуэлянт смертоубийственный, — святости смерти для Мальчевского, судя по всему, не существовало. — Пришел в себя, из-под завала его, как из костра инквизиции… Но ведь правду говорят: кто один раз «там» побывал, на этот свет никакой бутылкой-махоркой его уже не заманишь.

— Может, и сейчас он еще жив?

— Протрезвитесь, капитан, дважды в одну дурку со смертью не играют.

Клавдия уже шла им навстречу. В кожушке, без платка, в хромовых офицерских сапогах, она показалась Беркуту неким привидением, явившимся к ним из той, далекой, довоенной жизни. Ни тень обреченности, ни тлен преждевременной старости, ни черное крыло сковывавшего всех страха еще не коснулись ее.

— Отберите у них у всех оружие, Андрей. Так нельзя, они не имеют права!

— На владение оружием? Они солдаты, Клавдия, и в нескольких десятках метров от них — уже враг.

— Отберите, умоляю вас! — вцепилась она в борта его шинели коменданта. Причем просьба ее прозвучала так, словно речь шла о рогатках, попавших в руки раздебоширившихся школьников. — Иначе оставшиеся тоже застрелятся. Старшина просто-напросто предатель. Предатель, убийца и подлый трус. Он не имел права так поступать.

— Ни в предательстве, ни в трусости обвинять его я бы пока не решился, — остудил Клавдию капитан, мягко снимая ее так и не успевшие загрубеть холодные, влажноватые руки и увлекая за собой к выработке, с которой начинался вход в «бункер».

— Почему «не решился бы»?

— Хотя бы потому, что Бодров оказался в крайне тяжелом состоянии, перед реальной угрозой пленения.

— Кто спорит, кто спорит?! Конечно, в тяжелом. Но это еще не давало ему право… Мы все так спасали его, так спасали…

— Асхадзе сам попросил старшину помочь ему умереть? Верно я понял?

— «Помочь умереть»? Как странно и страшно вы об этом говорите!…