Василий Добрынин - Последняя мировая... Книга 1

— А Викентий Стасович… — пролепетал Мирка.

— Попей молока. А туда успеешь.

— Не звали? — не понял Мирка.

— Нет. Ты пей.

Мирка пил молоко, не зная, что думать, и как быть дальше…

К Викенту он попал поздно, под вечер. Спекся к этому часу от мыслей о том, как быть. Просто понять бы, что происходит. Но что понять, что придумать можно, в неполных семнадцать, когда так непросто не запятнать свои руки?

Он отвернулся от солнца. Оно уходило к земле, на западе, там, где была война. Мирка — спиной к нему, всмотрелся во тьму востока. Там была жизнь. Там, когда-то, был он… Родина, милая, есть ли теперь там для Мирки место? Оттуда, со стороны его родины, наплывали потемки.

— Дописывай, — распорядился Викент. Он вряд ли когда-то спал и умел говорить без предисловий. Мозг его постоянно работал. Это внушало к нему уважение, и какой-то страх. Мирка только вошел, а тот уже протянул бумаги.

— Там, ты помнишь, писали, что «личные данные сообщу дополнительно»?

— Да, — Мирка вспомнил.

— Пиши. Машук…

Мирка внес фамилию.

— А теперь скажи честно: что-то нового ты в этой жизни вчера и сегодня увидел?

— Увидел.

— Вот интересно. И что же? Историк голоса не потерял?

— Нет.

Викент присмотрелся внимательно. У него, — если видеть их на расстоянии, — проницательные, думающие глаза. Он взвешивал, Мирка видел: взвешивал, Миркины слова. Не торопился, вытащил папиросу, выдул мундштук, смял в двойную гармошку, и закурил. Краем глаза он покосился на стол, под бумаги. Мирка снова увидел там пистолет.

— Мирка вопрос мой ты слышал?

— Да. Слышал. Историк оправдывал высшее руководство страны…

— Та-ак… — папироса едва не отклеилась от сухих губ. — Оправдывал?

— Да, оправдывал.

— Может, товарища Сталина он оправдывал?

— Думаю, что как раз его он имел в виду.

— А за что же? Чем же товарищ Сталин перед нем провинился?

— Вот, как раз он и говорил, что не провинился.

— Как раз?

— Как раз!

— Так поясни, о чем речь?

— Говорили о голоде.

— Кто?

— Все… — растерялся Мирка. Но уточнил, — Тот, у кого бровь разбита.

— Ага, есть такой…

— Он еще про эшелон говорил с сухарями.

— Историк?

— Да, про эшелон с сухарями для революции в Германии.

— Для голодающей, рабоче-крестьянской немецкой армии?

— Я не знаю.

— Так в чем же товарищ Сталин оправдан?

— Во всем виноваты стройки. Великие стройки страны.

— Сталин не виноват?

— Нет. Он не виноват.

— Историк… — задумался Викент, — И лупоглазый… А как остальные?

— Нормально.

— Не поддавались на провокации?

— Нет.

— Сознательный, видишь, народ у нас. Но не все, далеко не все. А наша с тобой задача, Мирка… Мирка — повторил он, думая, — Мир, а ты водки не хочешь?

— Нет, этого не хочу?

— А кагорчика? Помнишь кагор?

— Этого, может быть… — поддался вдруг Мирка.

— Ну, так поди, принеси. Или мне идти?

— Нет, я сам.

— Шкаф открой и возьми котелок. И — давай.

В шкафу Мирка увидел тот же, с которым уже ходил, котелок. Рядом стояла винтовка. Та, из которой он убил немцев. Он знал ее: у нее ожог на прикладе был, в виде размытого круга.

— Спросят: кто и куда — скажешь, вино для Викента. Понял?

Склад уже был под охраной. Но Мирка сказал, как велел Викент, и вопросов не было. Вино принесли из подвала без промедлений. Котелок — до краев…

— Привет передать ему? — шутливо поинтересовался Мирка.

— Не надо! — грубо ответил солдат.

В двух тарелках стояло мясо, когда он вернулся. А на сковородке — глазунья. Ее три с половиной года не видел Мирка. «Из-под немецких куриц!» — подумал он.

— Пей, Мирка, пей, а напишем после! Историк и лупоглазый, они же, наверное, спят? Так чего ж мы писать должны? Не надо… А как тебе, кстати, спалось там? Не страшно?

— Нормально.

— А если еще, по моей личной просьбе?

— Если надо... — Мирка, не возражая, пожал плечами.

— Нравишься ты мне, Мирка!

Над столом, над горячей глазуньей, сошлись их стаканы.

— Входи, давай, Мирка, во взрослую жизнь. Пей вино с офицером, и говори о жизни.

— Что говорили о Машуке с Карнауховым? — поев, поинтересовался Викент.

— Викентий Стасович, — опомнился Мирка, — не было заговора, никакого.

— Да ну!

— И Карнаухов, — он ранен.

— В задницу банной шайкой?

— Да, то есть туда... Нога в сапоге — прилетела к нему в окоп… это… — Мирка тут растерялся, — В то место, как раз прилетело.

— Что прилетело? Горошина с неба?