Василий Добрынин - Последняя мировая... Книга 1

Историк молчал: он был такой же, как все, опаленные этой войной, слепой, безрассудной десницей ее подбитые. С ним могли сделать то же, что сделают и с другими. Но кто-то же, чем-то, должен ответить Матвеичу. Не только его волновал ответ: он каждому нужен был.

— Понять это будет непросто, — сказал Михалыч.

— Я это помню. А как же не помнить, когда было это… Ну, а что думать? НКВД нарочито народ убивало? Да, ведь так не может быть. Они служат. Значит, шло это все не от них. От кого? Не простой вопрос, но уж начали… Только спокойно, ребята, давайте, когда-нибудь это надо делать. Спокойно… Так вот, в кого мы упремся? Ошибки начальства? Но — по всей стране? О каком руководстве приходится говорить? Но это так, — жестом предостерег Михалыч, — поэтому так много думаю, и так немного могу сказать!

Он, правда, много и напряженно думал. Страшные вещи он говорил! Не называл фамилий, но как было не понимать, даже Мирке, о каких фамилиях надо было сказать?!

— Да, так. — Подтвердил догадки Михалыч, — Но не было нарочито! Не было цели у руководства, народ уничтожать. Не было! — Михалыч качал головой, — Голод людей убивал. А цели не было. Это промашки… Это, ребята, большая цена!

— За что? — осторожно спросили его.

— А за наше же; за его, — кивнул он на Мирку, — благополучие. Ошибки, — смотрел он на Мирку, — которые твоему поколению понять и даже простить, придется. Где начинались проблемы? — смотрел теперь он уже и на всех остальных, — Откуда голод пошел? С главных строек нашей страны. Поволжье — Цимлянская ГЭС; Нижний Новгород — с автозаводом; Самара — с тяжелой промышленностью. Украина: Харьков — Госпром, Тракторный; Днепропетровск — ДнепроГЭС, — гордость наша. Ведь хорошие были планы! Представьте: а как бы без них? Без них, может быть, и войны этой было не выиграть! Такая вот правда. Такая! А горечь ее была в том, что кроме ударного героизма рабочих, стройки нуждались и в продовольствии. Вот! Вот… Сначала они истощили окрестные села. Потом пошло дальше. Конечно же, партия и правительство все попытались сделать. Но стройки уже становились гигантами, которых остановить невозможно. Вот…

Трудно понять, убеждал ли он всех? Дерзость его была изощренной, сознательной до холодка в мозгу. Это не то, что обида, с отчаянием напополам у Матвеича. Это совсем не Михалыч, глупо дерзя, посягал на высшее руководство, и, стало быть, на товарища Сталина, в том числе. Логика убеждала, сам ход Истории.

— А платиться за ошибки народу?

— Именно так! Копейкой такого не оплатить?

— А как же вина? Расплата? — спрашивал голос, которого не было слышно раньше. — История ведь справедливости учит.

— За ошибки вождей, всегда платят народы. В любой стране мира, во все времена!

— А за вину народа, Михалыч кому платить, а? Тогда же наоборот — вождям. Вот такое в Истории было когда-нибудь, нет?

— Нет, — спокойно ответил Михалыч, — потому, что народной вины не бывает!

«День бесстрашия! — думал Мирка, — Мы годами молчать способны. И то, что годами копится, там, в душе каменеет. А болтливость: о постороннем, о пустяках не спасает душу. И особенно больно, когда есть что сказать...»

— Ты считаешь… — слышал он голос убежденного в правоте человека, — А как же фашизм? Что это? Кто это? — усмехнулся спросивший, — Скажешь, что это фигня — не немецкий народ? Они все — фашисты! Малой, — он кивнул на Мирку, — и тот это видел! Ему ты скажи, что немцы не виноваты. Что фюрер их виноват, Адольфа…

— Шикльгрубер, ефрейтор… — стал отвечать Михалыч.

— Ефрейтор?

— Да, он был ефрейтором. Стал рейхсканцлером!

— А кто его вытащил в канцлеры? А? Михалыч? Красивые вещи, правильные ты говоришь, насквозь! Немцы — скоты! Малой, — это спросили Мирку, — не так?

— Так, — согласился Мирка. Мог он сказать по-другому? Когда немец, подняв рукоять автомата под мышку, стрелял в лицо, — он же видел, как на штаны его, на сапоги, кровавая пыль летела. И разлетались обломки костей. Осколки… — он все это видел! А мало ли видел в Освенциме? Они, всенародно, тварь свою, Гитлера делали! Сами, или чего-то не понимает Мирка?

— Так! — сказал он.

Михалыч сложив треугольником руки, думал. Вершинами руки его упирались в лоб, в переносицу. Не мог бы так сделать тот, у кого изувечена, — немцем, наверняка, — переносица. Оппонент Михалыча…

«Войне наступает конец, — думал Мирка, — а взгляд этого человека так и останется непримиримым».

Снова видел он немца, стреляющего в лицо, и вдруг занавеской над рамой оконной, — надвинулись те, кого убивал он сам. Падали перед ним. Не все сразу: он ведь каждого, по отдельности, убивал…