Богдан Сушинский - Опаленные войной

Нет, на месте германского офицера он, наоборот, сделал бы все возможное, чтобы поскорее выманить гарнизон на поверхность и тем самым обезвредить дот. Рассредоточить своих солдат, создать у русских иллюзию, что осуществить прорыв несложно… Впрочем, может, фашисты так и поступят: выпустят его бойцов из кольца, чтобы расстрелять где-нибудь на верхней террасе?

— «Беркут»?

— Слушаю, слушаю тебя, лейтенант. — Хотя Петрунь передал ему трубку молча, Громов сразу узнал голос Родована. И даже обрадовался ему. В суете этого дня Андрей не часто вспоминал о нем. Правда, они перебросились несколькими словами, но звонил все же не он, Громов, а комендант «Сокола». — Так что ты решил? Будешь прорываться?

— Да, часть гарнизона уйдет. А когда ты выходишь?

— В два ночи. Фашисты близко. Они смяли троих последних бойцов моего прикрытия и буквально облепили дот.

— Слушай меня. Выходи в час. Без десяти час мои пушки накроют твой дот. Считай: будет десять снарядов. Сам в это время тоже бей их, чем только можешь. То есть прорываться следует одновременно. Сколько вас там осталось?

— Семеро. Да еще пятеро раненых. Раненые уйти не смогут. Они вызвались прикрывать отход, оставаясь в доте. Иного решения не существует.

— Пожалуй, да… Мой тебе совет: прорывайся к Днестру.

— Что, к Днестру? Какой смысл?

— Мои пушки смогут проложить тебе путь вниз до самой реки. А до верхнего карниза я не дотянусь. Сектор обстрела не позволяет. К тому же путь наверх у тебя слишком крут. А главное, фашисты не ждут, что ты пойдешь к Днестру. Ты свалишься со своей кручи прямо им на головы. И попытайся уйти вплавь, к тому берегу. В воде преследовать они не станут. А там — исходя из ситуации: может, лодка, может, бревно… Ребята твои наверняка из местных, плавать умеют.

— Некоторые — да.

— Вот и пробуй.

— А ведь я родом с того берега, из Молдавии.

— Значит, сам бог велел.

Они помолчали. И молчание это было тягостным.

— Честно говоря, никакой надежды пробиться к берегу у меня нет, — прервал его Родован. — Никакой.

— Только не надо заранее обрекать себя.

— Это я реально, лейтенант.

— Тогда зачем зря рисковать? Посиди еще пару суток, поиграй им на нервах. А потом уже попытаешься вырваться. Долго держать здесь такую уйму солдат командование им не позволит. Нечего отсиживаться в тылу, возле нескольких обреченных дотов.

— Понял, «Беркут». Дельный совет. Я подумаю.

После двенадцати ночи, словно предчувствуя, что через несколько минут гарнизон начнет вылазку, гитлеровцы вдруг ударили по доту из нескольких орудий и минометов. Кроме того, непрерывно подсвечивая себе ракетами, они вели прицельный огонь по амбразурам из пулеметов и доброй сотни карабинов.

Чтобы избежать потерь, Громов приказал закрыть амбразуры заслонками, оставив только одну — для пулемета, прикрывавшего вход. По сторонам ее, прячась за стены, притаились Абдулаев и Гранишин. Расчет оказался точным. Во время небольшого затишья несколько вермахтовцев попытались подкрасться к входной двери и к амбразурам, чтобы забросать их гранатами. Но, очевидно, офицер, пославший их, еще не понял, что имеет дело не с обычным полевым дотом, наспех построенным где-нибудь на передовой, и что противопехотными гранатами здесь ничего не сделаешь. К тому же Абдулаев снайперски поражал почти каждого, кто попадался ему на мушку.

Прекратив стрельбу, фашисты еще интенсивнее начали освещать местность ракетами, наверное, решив, что именно сейчас гарнизон начнет выходить из подземелья. Но вместо этого, используя «иллюминацию», орудия и пулеметы «Беркута», дружно ударили по южному флангу.

Громов посмотрел на часы. Без десяти час.

Вся группа прорыва уже собралась у входа и, увешанная гранатами, ждала сигнала командира. Ждала его, замерев у пулеметов и орудий, и группа прикрытия: Конашев, Коренко, Газарян, Абдулаев.

Первыми из дота вышли Крамарчук и Громов. В окопе их уже ждали перебежавшие сюда с пулеметами два бойца из группы сержанта Степанюка. В последний момент к ним вдруг присоединился Ивановский, заявив при этом, что после прорыва твердо намерен вернуться в дот.

«Причесав» немцев несколькими очередями, они оставили пулемет и поползли вслед за Крамарчуком. Лейтенант обратил внимание, как хладнокровно вел себя Крамарчук перед этой вылазкой, как спокойно готовился к ней и как потом, зажав нож в зубах, тихо исчез в темноте. Готовясь к операции, сержант сам вызвался пойти первым, объяснив, что в армии, на действительной, четыре месяца проучился в школе полковых разведчиков и даже подавал там всяческие надежды, но потом был изгнан оттуда, как он выразился, в связи с его «сердечно-амурной неустойчивостью».