Сергей Фетисов - Хмара

Раевский торопливо объяснил, что явился по вызову гебитскомиссара.

— Я доложить сейчас, — сказал солдат, с трудом сдерживая смех. Раевский с застывшей улыбочкой потирал пальцами ушибленную голову.

Гебитскомиссар встретил Раевского вопросом:

— Что сделайт для поймаль партизанен, котори взорвайт машинен?

Вытянувшийся по стойке «смирно» Раевский не знал, что следует сначала: поздороваться или отвечать на вопрос? Он соединил то и другое.

— Хайль Гитлер, господин гебитскомиссар! Как вы приказывали, я дал указание проверить подозрительных лиц…

Изжелта-восковое лицо Мюльгаббе медленно покрылось лихорадочными красными пятнами. Кабинет наполнился тонким и гневным криком:

— Ти-грязная свиння! Как можел ти сказайт соцнал-демократише партайише приветствий!? Это можел член партай. Разный свиння не можел! Ферботеп! Темный голов! Ти не выполняйт приказ, ти жулик, ти плохо работайл. Я будеть ти наказывайт!..

При первых выкриках гебитскомиссара Раевский невольно попятился, бледнея и дрожа отвисшей челюстью. Показалось, что Мюльгаббе известно о его проделках с пшеницей, незаконно взятой из общественных амбаров…

Одна мысль вращалась в этот момент в опустошенном ужасом мозгу старосты, вращалась, как поврежденная патефонная пластинка, на одном месте, по одному и тому же кругу: «Вот так поздоровался! Вот так угодил!» И опять: «Вот так поздоровался! Вот так угодил!» Раевский ждал, вот-вот гебитскомиссар нажмет кнопку звонка и войдут солдаты, чтобы арестовать его, Раевского, и бросить в карцер. Более года он служил у оккупантов и давно уже понял, что бесполезно в таких случаях доказывать свою невиновность. В глазах новых хозяев все русские и все украинцы виноваты уже тем, что они русские, украинцы. Расстрел 73-х наглядно свидетельствовал об этом, и Раевский, охваченный ужасом и мучившийся от болей в животе, не сводил с Мюльгаббе завороженных страхом глаз.

Пришлось гебитскомиссару сдержать свой гнев: он видел, что русский староста готов упасть в обморок. Это не входило в расчеты Мюльгаббе. Он вызвал старосту для разговора, не терпящего отлагательства, а если этого жалкого труса придется приводить в себя, то возникнет нежелательная задержка. Поэтому Мюльгаббе решил сменить гнев на милость.

Мюльгаббе колебался: приказать ли принести старосте воды или в знак своего расположения угостить сигаретой? Наступившая тишина нарушалась лишь хриплым дыханием Раевского. Для того молчание гебитскомиссара было еще страшнее, чем крики. Раевского осыпало холодным потом, когда Мюльгаббе потянулся к кнопке звонка. Однако рука вдруг, изменив движение, вытянула из лежавшей на столе пачки пару сигарет.

— Возьмайт, — сказал Мюльгаббе, протягивая Раевскому сигареты. — Ти можел раухен… Курийт, курийт! — вспомнил он русское слово. — Ти можел курийт. Битте.

Из кабинета гебитскомиссара Раевский вышел, унося кроме зажатых в кулаке сигарет три истины. Первая, самая важная — он по-прежнему находится в доверии, вторая — ему надлежит не позже завтрашнего полудня сдать в комендатуру пятерых подозрительных, лиц, третья — нельзя приветствовать немцев фашистским кличем «Хайль Гитлер», а надо говорить скромнее: «Гутен таг».

Во дворе комендатуры Раевский остановился, озираясь. Сейчас он хотел только одного-поскорее забежать за сарай, потому что боли в животе стали невыносимыми. Мелкой трусцой засеменил в дальний угол, но из-за сарая, застегиваясь на ходу, вышли навстречу два офицера. Одного из них, в форме жандармского полковника, Раевский узнал: осенью он приезжал в Знаменку.

— Гутен таг, герр оберет! — вытянулся в струнку Раевский.

Полковник замедлил шаг, рассматривая старосту. Он припоминал, где мог видеть эту лакейскую физиономию, которая казалась ему знакомой. Так и не вспомнив, он равнодушно отвернулся и продолжил свой путь.

Дождавшись, пока офицеры скрылись в дверях комендатуры, Раевский раскорякой поплелся дальше. Особо торопиться стало ни к чему: его уже прохватила «медвежья болезнь».

До поздней ночи длилось необычное совещание в Знаменской сельуправе. Гришка Башмак, Эсаулов, Петре Бойко, Карпо Чуриков и еще с пяток других активных помощников Раевского который уж час перебирали списки жителей села и гадали: кто мог подложить на дорогу мины, кто разбрасывает по селу листовки?.. Несколько образцов листовок, написанных от руки на тетрадочных страничках, лежали на столе.

— То, будь я проклят, мастеровщина работает. Те ню во «Второй пятилетке» майстрачат, — клялся Эсаулов. — Мастеровые ще в семнадцатом року народ колобродили, и зараз воны! И пружины на дорогу подбросили тож!