Сергей Фетисов - Хмара

— Так у них обыскивали и ничего не нашли, — подал голос осторожный Крушина.

— Что ж, что не нашли? — замахал руками Петро Бойко. — Те железки только слесарь мог сделать. Не иначе.

— Ну, это ты брось! Если ты, сопливый, не умеешь проволоку согнуть, так, думаешь, другие не могут? Бачил я те железки, чи то пружины — свободно сделаю такие. На то я человек трудящий.

Эту речь, косвенно направленную в защиту слесарей произнес Карпо Чуриков. Тотчас же со всех сторон посыпалось:

— Тю! Нашел, чем погордиться, кобель безхвостый.

— Гля, хлопцы: сам признался…

— Отправим его в комендатуру, а?

— Тише! — гаркнул Раевский. — Тут вам что, гулянка?! Я вот перепишу вас подряд и список гебитскомиссару представлю. Вот, скажу, они покрывают подпольщиков… А если б не покрывали, давно бы выяснили, кто разбрасывает листовки и подкладывает мины!.. Как раз сегодня в личной беседе господин гебитскомиссар просил меня проверить надежность полицейского отряда и других руководящих лиц, — не моргнув глазом, соврал Раевский.

Активисты опасливо примолкли. Но дело не двинулось быстрее. У Раевского была своя политика, у его активистов — своя. Задача была простой: выбрать из жителей Знаменки любых пять человек и отослать их на растерзание немцам. Раевский мог легко сам наметить по спискам этих пятерых, но старался сделать так, чтобы фамилии назвали его помощники. Но те трусили тоже. Каждый знал: если он назовет чью-либо фамилию, на завтра это станет известно всему селу — расскажет сидящий рядом, расскажет ради того, чтобы обелить себя, свалив вину на другого.

Вот и крутились они вокруг да около, делали туманные предположения, а фамилий не называли. Время далеко перешагнуло за полночь, помещение было полно махорочного дыма, а чистый лист бумаги перед Раевским, приготовленный для списка, так и оставался чистым.

— Так что? Ты, Петро, предлагаешь записать слесарей? — в наступившей тишине четко прозвучал вопрос Раевского.

— Не-е! — затряс головой Петро Бойко. — Я так… Высказал соображение… А там, кто его знает!

— А ты, Эсаулов? Считаешь, что они виноваты?

— Как божий день! — прогудел Эсаулов словно в бочку. — Понятно, не усе, а есть средь них своя стерьва.

— Кто же это? — взялся Раевский за карандаш.

Но простоватый Эсаулов, заметив злорадно-настороженное выражение на лицах, сделал неожиданный скачок и ушел от прямого ответа:

— Ить, Иван Яковлевич, колы б знатье, я б тебе сперворазу сказав! Их там трое — поди разбери, кто… Может, Крушина получше моего знает?.. Он ближе ходит.

Крушина, заведомо отказываясь, замахал руками, заулыбался опасливой зверушечьей улыбкой:

— Что ты! Господь с тобою, куманек!

И тут запас терпения у Раевского окончательно иссяк. Он вскочил, трахнул по столу, за малым не опрокинул чернильницу и заорал:

— Думаете, я не знаю, чем вы дышите?! Хотите на меня взвалить?.. Не получится. Слышите: не выйдет! Под списком каждый распишется, и все одинаково отвечать будем. А кто не распишется, того самого в этот список. Понятна-а?

Он долго орал, пока не выбился из сил. А когда умолк и опустился на стул, то после нескольких минут угнетенного молчания подал голос самый хитрый, самый хищный из собравшихся — невысокий, сухонький, как степной волк-койот, Гришка Башмак.

— Усе мы, граждане-господа, всею душою благодарствуем нашему Ивану Яковлевичу за его, значитца, родительскую заботу, — начал Башмак по своему обыкновению метать петли угодливых и головоломных фраз. — Опять же и я лично-персонально весьма и много в довольствии состою, как оженившийся православным церковным браком, и заявляю отцу нашему: спасибочка!

Как всегда при публичных выступлениях Башмака, среди слушателей поднялся смешок — уж больно затейливо излагал тот мысли. С глазу на глаз говорил обыкновенно, как все люди, а возьмет слово на собрании — кишки со смеху надорвешь.

Башмак тем временем продолжал:

— При таком правильном состоянии опять же греха на душу брать никому неохота. Коли веры нету, так тому человеку бог един судья. Бона и выборы при Советской власти тако производили. Нет, значитца, веры, а ты бюллетни суешь и думаешь: бог тебе судья! Потому бюллетни — божье дело, никто их не видит, акромя бога…

Присутствующие насилушку разобрали смысл витиеватой речи Башмака — до того путано и хитро говорил. А простоватый Эсаулов не понял. Ему растолковал Крушина: надо провести тайное голосование, как при выборах в Советы — кого ты вписал в свой бюллетень, никто не будет знать.