Свен Хассель - Направить в гестапо

— Полагаю, ты сбросил немного лишнего жира, — сказал он, ласково улыбаясь. — Пока, штабс-фельдфебель. Не сомневаюсь, что мы еще встретимся как-нибудь.

Штальшмидт на это надеялся. Всей душой. Каждое утро просыпался исполненным новых упований. Спешил в свой кабинет и лихорадочно просматривал оставленную на его столе стопку бумаг. Когда-нибудь, дай бог, он увидит в них имя «Ганс Граф фон Брекендорф»…

Никто не считал целесообразным говорить Штальшмидту, что лейтенант Граф фон Брекендорф был убит под Севастополем больше года назад. Узнай он, это почти наверняка сокрушило бы ему сердце.

В следующие несколько дней тюремщики были заняты больше обычного, и несколько везучих заключенных были заперты в камерах, не проходя мучительного обряда. Beлась широкомасштабная атака против тех офицеров, которые входили в слишком дружественные отношения с людьми из оккупированных стран, и в результате количество арестов росло с каждым днем. Всякий, кто сказал хотя бы одно доброе слово о враждебной нации, попадал под самое серьезное подозрение, и один неосторожный пехотный офицер в Ораниенбурге, рискнувший заметить, что находит Уинстона Черчилля гораздо более воодушевляющим, чем кое-кто, оказался под арестом, едва окончил фразу.

Кавалерийский офицер, решивший отсалютовать разведенными буквой V в знак победы пальцами [39] Victory (англ.) — победа. — Прим. пер. , был немедленно препровожден к герру Билерту: нарушение пресловутого пункта 91. Больше этого кавалерийского офицера никто не видел.

Подавляющее большинство этих обвиняемых не только делало полное признание в течение часа, но и по своей инициативе называло имена друзей и родственников независимо от того, были те виновны или нет. Пауль Билерт вел в высшей степени успешную войну.

Что до лейтенанта Ольсена из камеры № 9, он оказался регулярным визитером в скудно обставленном кабинете Билерта с непременной вазой гвоздик, из которой Билерт ежедневно брал одну и вставлял с петлицу, Ольсен скоро так привык к этим визитам, что они даже перестали восприниматься им как смена обстановки.

В остальное время он лежал, свернувшись калачиком на койке, прижимая голову к каменной стене в надежде слегка унять боль. Вспоминал о траншеях, казавшихся теперь образцом комфорта по сравнению с мрачной камерой. Часто задавался вопросом, почему никто из роты не навещает его. Может быть, думают, что его уже нет в живых? Было бы вполне в духе гестапо объявить о его казни за несколько дней, даже недель до того, как она состоится.

Он находился под строгой охраной, в изоляции от других заключенных все время, не считая прогулок, но даже там было невозможно обменяться большим, чем редкими отрывочными фразами. Штальшмидт и Грайнерт неустанно были начеку, рыская туда сюда, а Штевер и еще несколько охранников взяли манеру сидеть на стене и наблюдать за потехой. Прогулка была отнюдь не отвлечением от скуки тесных камер, а настоящим кошмаром. Заключенным приходилось целых полчаса бегать по кругу, положив руки на затылок и не сгибая ног. Это было очень забавно наблюдать и очень изнурительно делать. От такого бега ныло все тело, сводило мышцы ног. Но это было собственным изобретением Штальшмидта, и он, естественно, гордился им.

Когда унтершарфюреры СД впервые приехали отвезти Ольсена на допрос к Билерту, они взглянули на его разбитое лицо с распухшим носом и расхохотались до слез.

— Что это с тобой? Скатился по лестнице, да?

Штальшмидт серьезно объяснил, что лейтенант подвержен дурным сновидениям и во время одного из них упал с койки, что лишь усилило общее веселье.

— Подумать только, — заметил один из шарфюреров, утирая глаза, — сколько твоих заключенных ухитряется падать с коек — странно, что ты не привязываешь их на ночь. Для собственной же пользы, само собой…

На стене камеры Ольсена один из его предшественников нацарапал на стене несколько трогательных обращенных к сыну строк, прощался с ним и поручал его заботам мира. Оберст Эрих Бернет, 15.4.40 г. Лейтенант Ольсен задумался о том, что сталось с оберстом Эрихом Бернетом, и настолько ли взрослый его сын, чтобы ему об этом сообщили. Отсюда мысли его перешли к своему сыну, Герду, которого мать и ее родня определили в национал-социалистический учебный лагерь возле Ораниенбурга. Ольсен прекрасно понимал, что едва его не станет, руководители гитлерюгенда, не теряя времени, отведут сына в сторонку и отравят память о нем. Может быть, уже принялись за эту задачу. «Твой отец был изменником, твой отец был врагом народа, твой отец предал свою страну». А потом его свойственники, самодовольные, чопорные Лендеры, всегда относившиеся к нему неодобрительно. Ему представился голос фрау Лендер, звенящий от радости при вести о его смерти. Изменник своей страны, он плохо отзывался о фюрере, и в ее представлении он будет не лучше сексуального извращенца или убийцы. Она все расскажет о нем, понижая голос, своим элегантным приятельницам за чашкой вечернего чая. Будет поносить его за то, что тот навлек такой позор на семью, и, однако же, станет рассказывать, бывая в гостях, эту историю неделями.