Свен Хассель - Направить в гестапо

— Конечно, — угрюмо ответил Старик.

— Я бы не стал бить ее, — подал голос Малыш. — Какой в этом смысл? Гораздо охотнее сделал бы кое-что другое. Зачем их бить, если можно…

На сей раз рот ему зажал Легионер. Фрау Дрейер мягко продолжала.

— Когда мы приехали сюда, — объяснила она нам, — они проводили меня в какую-то приемную на третьем этаже. Там было много людей, пришедших для беседы, и меня оставили на какое-то время с ними. Я подумала, что это не очень вежливо. В конце концов я ведь не просила встречи с Билертом. Это он отправил их за мной. Поэтому я считаю, что они могли быть повнимательней — правда, возможно, они очень заняты, к тому же идет война. Думаю, извинение меня бы вполне устроило. Но даже когда они увели меня из приемной, то не к герру Билерту. Вместо этого они обыскали мои карманы и сумочку, забрали много писем личного свойства. Я понимаю, эти люди просто выполняли свою обязанность. Идет война, и все мы должны остерегаться вражеских агентов, но все-таки не могу отделаться от мысли, что они слегка зарвались — и не могу понять, какое они имеют право читать мои письма. В общем, обыскав, они отвели меня в другую приемную. Мне там не понравилось. Какой-то старик с пистолетом сидел на стуле и не позволял никому из нас говорить. Было скучно, к тому же я проголодалась.

Фрау Дрейер продержали там несколько часов, потом белокурый однорукий обершарфюрер отвел ее в какую-то маленькую комнату, где двое мужчин в штатском спросили ее, не говорила ли она кому-нибудь, что фюрер дурак.

— Разумеется, — сказала она нам, — я сразу же ответила, что нет. Что кто-то распускает обо мне отвратительную ложь. Тогда они спросили, не постараюсь ли я помочь им, поскольку их обязанность разбираться в таких делах, убеждаться, что никто не говорил ничего плохого о фюрере, и в конце концов любезно предложили мне не спешить и попытаться вспомнить, что именно я говорила.

— Не говорили вы своей соседке фрау Беккер, что, по вашему мнению, фюрер поступил глупо, начав эту войну? — спросил ее Билерт.

— Да, — ответила она, — я сказала это и готова повторить. По-моему, эта война просто безумие.

Тут, к ее изумлению, они от души рассмеялись, и один из них записал ее слова на листе бумаги.

— Вот, видите, фрау Дрейер, все, как мы говорили — вы назвали фюрера дураком.

Тут она опешила; стала уверять их, что, назвав войну глупостью, она не имела в виду, что фюрер дурак. Она не хотела — не могла…

— Однако согласитесь, — настаивал Билерт, — глупые поступки совершает глупый человек, следовательно, дурак.

Она была вынуждена согласиться с логичностью этого утверждения.

— Но, как сказала ему, я не единственная, кто говорил такие вещи. Их говорят все. Я только повторила то, что слышала.

Разумеется, Билерт тут же принялся спрашивать, кто говорил их, где и когда.

— Ну, для начала герр Гельбеншнайд, начальник станции. Я часто от него слышала, что с Германией не случалось ничего хуже этой войны. Потом фрау Дитрих, медсестра у мозольного оператора. Она совсем недавно сказала мне, что лучше бы эта война совсем не начиналась, и чем скорее мы потерпим поражение, тем лучше, насколько это касается ее. А затем…

В своей недогадливости она продиктовала целый список фамилий жадно писавшему напарнику Билерта, который тут же передал его обершарфюреру — очевидно, для немедленных действий.

— А потом, — с недоумением сказала фрау Дрейер, — они спросили, не была ли я пациенткой психиатрической лечебницы.

— А кстати, — спросил, обернувшись, Порта, — были?

— Нет, не была, и вопрос показался таким странным, что я испугалась и расплакалась. Сказать по правде, — доверительно призналась фрау Дрейер, — я боялась, как бы меня не оштрафовали. За то, что говорила чего не следовало — хоть и не сознавала, что это дурно. Я спросила, нельзя ли принести извинения, а не платить штраф, у меня только вдовья пенсия, понимаете, мне это накладно. И они отнеслись ко мне очень любезно. Сказали, что платить штраф не придется, чтобы я не беспокоилась, и что они примут мои извинения от имени фюрера. Затем, помню, они стали очень дружелюбными и начали расспрашивать меня о моих мальчиках. Так интересовались ими, что я забыла обо всем прочем! Мы говорили о том, о сем, и оказалось, что герр Билерт хорошо знает Бента, который был самым близким другом моего Курта в прежние дни. Бент стал оберштурмфюрером СС и часто заходил к нам, когда Курт был в отпуске. Такой смелый мальчик, на груди целый ряд орденов, и все-таки, знаете, тоже настроен против этой войны. Помню, однажды перед днем рождения Курта, перед тем как батальон отправили на фронт, Бент говорил мне, что фюрер только человек, не бог, и что, как все люди, иногда ошибается. А что касается Гиммлера — передать не могу, как они с Куртом сердились, когда кто-то упоминал о нем! Можно было подумать, этот бедняга нанес им какую-то личную обиду! Знаете, я помню…