Игорь Никулин - Добро Пожаловать В Ад

— Ну, вот… чего и следовало ожидать. Нашлись-таки ухари…

Сумин согласился с ним, неопределенно кивнув головой.

— В нашей роте тоже гад такой был. По тумбочкам, по карманам шарил. И ведь знал, к кому лезть. Кто без копейки, не трогал. А кому перевод пришел — лучше на ночь прячь под подушку.

В краже часов никто сознавался. Сургучеву казалось, что его претензии не просто игнорируют, но и втихую подсмеиваются над ним. Ищи, мол, ветра в поле.

— Ты! — возникнув в отсеке, он обличительно ткнул пальцем в Сашу Сумина. — Я видел, когда ты шел с полотенцем в умывальник…

— И что из этого?

— А то! — брызжа слюной, взорвался ефрейтор. — Задирай матрас! Вываливай все из вещмешка.

Клыков побледнел, не сводя глаз с соседа по купе.

Саша через силу улыбнулся, не собираясь скандалить.

— Я у тебя ничего не брал. А умываться — да, ходил. Не зарастать же!

— Давай сюда мешок! — выкрикнул Сургучев, протягивая руку.

Сумин сполз с лежанки и встал босиком на холодный пол.

— Я у тебя ничего не брал! Понял?

На шум из дальнего конца вагона на шум подошел лейтенант Черемушкин.

— В чем дело?

— Часы сперли! — разминая пальцы, пробухтел ефрейтор. — В умывальнике снял, чтобы не намочить, положил на полку. И забыл. Хватился минут через десять. Думал, с людьми еду, никто не возьмет. Черта с два…

Он нервно повел скошенными плечами. Под майкой заиграли мускулы.

Черемушкин призадумался.

— Так… А кто заходил после тебя?

— А я откуда знаю. Вот и пытаюсь выяснить. Надо весь вагон перетрясти. У кого найду — убью!

— Тихо, терминатор! — цыкнул на него Черемушкин. — Обыск устраивать не будем. Взял кто-то один, а подозревать будем всех? И, думается мне, под подушкой он вряд ли их хранит. Оставим на его совести… Хотя жаль! — он посмотрел на собравшихся у купе солдат. — Жаль… Я рассчитывал, что дорога нас сблизит, хоть немного притрет. Только о каком коллективе заводить речь, когда сами у себя воруете?! У меня остается надежда, что тот, кто пригрел часы, спохватится. И пусть не открыто, коль кишка тонка, но подбросит… Ежели нет, мне трудно даже представить… А!..

Он рубанул ладонью воздух с такой обидой, будто часы украли именно у него, и ушел к себе…

Уже начало темнеть, когда с вокзала вернулся Меньшов. Отведя рукой занавеску, отгораживающую офицерский отсек от прохода, он выложил на столик пачку газет. Раздевшись, подсел к слабенькому светильнику.

— Видали передовицу? — он развернул «Московский комсомолец», на первой полосе которого аршинными буквами пестрело: «Срыв российско-чеченских мирных переговоров. Россия на пороге полномасштабной кавказской войны».

Баранов оторвался от книжки и свесил голову вниз.

— Борисыч, а не попадем мы, как… хм… в рукомойник?

— Ты думаешь, я больше тебя знаю?

Он поскоблил ногтями шершавую щеку, вчитываясь в мелкий шрифт.

Баранов слез на нижнюю полку и вытащил из пачки другую газету.

— О-о! Почти то же самое… Под райцентром Шали совершено вооруженное нападение на войсковую колонну. Есть погибшие, число которых командование пока не раскрывает.

— И все-таки я надеюсь, что мы не туда, — подал голос Черемушкин. — Слух шел, что в Чечню в основном танкистов и десантников гонят. А мы же так… залатывать дыры.

— Угу… На бога надейся, да сам не плошай. Чем же тогда объяснить скрытность нашего следования? Из дома отправляли втихую, как каторжников. И здесь прячут, как бы кто не увидел…

— Понятия не имею, господа офицеры, — захрустел газетой Меньшов. — Не дело, конечно, ехать туда, не зная куда и делать то, не зная что. Наше дело солдатское. Прикажут, пойдем и в Чечню. Хотя мне, признаться, такой поворот нравится меньше всего.

Как командиры не пытались скрыть от людей информацию, она все же просочилась в вагон. Проводница, растапливающая котел, сболтнула лишнего часовому, тот не удержал язык за зубами и, едва сменившись, поделился ею с приятелями.

К вечеру в вагоне пересказывали одну и ту же новость…

— Грозный бомбят… Дудаев джихад [2] Джихад — священная война мусульман. объявил.

— А что это такое?

— Не знаю, спроси у Черемушкина…

— Давно пора к ногтю. Совсем оборзели черножопые!

— А у меня брат в Афгане…

Весть о возможном участии в боевых действиях не только никого не смутила, но наоборот, возбуждала нездоровый ажиотаж. Голоса стали какими-то торжественными, причем воевать хотели все: и Сургучев, враз забывший о украденных часах, и молчун Клыков, и Володька Кошкин, и таежник Бурков… За исключением разве что Мавлатова. Услышав известие, повар еще больше потемнел лицом и молча, не впадая в общую возбужденную эйфорию, ушел в тамбур…