Владимир Андреев - В день первой любви

— Нет, я ничего не говорил.

— Мне показалось, будто…

— Нет, нет…

«Кажется, я тоже начинаю разговаривать сам с собой», — подумал Лубянов.

Солдаты шли, тяжело ступая, будто тащили друг друга. Потные, заросшие щетиной лица, каски сдвинуты на затылок. В глазах у каждого затаенная тяжелая дума: будет ли конец этому пути?

По цепочке передали команду остановиться. Люди повалились на траву, даже не сняв с плеч поклажи — не было сил. Лубянов отошел в сторону, прислонился спиной к березе, тупо уставился в пространство.

Вдали на пологом поле, среди желтеющих полос ржи, лежал опрокинутый колесный трактор, рядом чернели воронки от разорвавшихся бомб. За березняком виднелись крыши изб, покосившаяся труба.

Было тихо, как бывает в вечерние часы.

— Где командир батальона? — спросил Лубянов у пробегавшего мимо сержанта.

— Комбат впереди. У разведчиков.

— А чего остановились?

Сержант крикнул что-то непонятное и побежал дальше.

«Комбат ушел вперед… Место для ночлега ищет, — догадался Лубянов. — Вторые сутки без сна…»

Узкая полоска на горизонте из перламутровой стала серой — сумерки опускались на окружающие поля.

— Немцев в деревне нет. Подъем! — послышался приглушенно чей-то голос. Солдаты зашевелились, завздыхали, встали в неровную цепочку и двинулись вперед.

К деревне по проселку, однако, не решились идти — спустились в овраг и по извилистому его ответвлению, поросшему кустарником, вышли на округлый холм. По другую сторону холма, у его подножия, текла речка, над ней прогибался деревянный мосток. Когда подходили к нему, тишину вдруг вспорол гул моторов — рыкающий, басовитый, он шел из-за леса. Все невольно замерли. Но гул не приближался, он как бы держался на одной ноте, а потом стал глохнуть и только изредка возникал снова.

— Танки, — тяжело выдохнул Спирин, высокий, плечистый сержант, призванный из запаса.

Где-то в глубине леса раздался одинокий пушечный выстрел. Солдаты посмотрели на Лубянова, как бы ожидая от него объяснений, но тот молчал.

Гудение за лесом продолжалось. Танки шли, и, казалось — им не будет конца.

— Немцы ужинать отправились, — бросил с усмешкой солдат Мухин. — Кофей пить с бутербродами.

Неизвестно почему эта реплика возмутила Спирина. Сержант резко повернул голову в сторону Мухина:

— Чего болтаешь!

Мухин не ответил; прищурившись, смотрел куда-то в сторону, не решаясь, по-видимому, возражать сержанту.

— Болтунов, понимаешь, развелось, — продолжал Спирин, распаляясь.

— А что такое я сказал? — откликнулся наконец Мухин. — Пошутить нельзя.

— Нельзя.

— Почему?

— Не время. Понял?

В гражданской жизни Спирин работал районным фининспектором; он привык к серьезным, суровым разговорам о налогах и растратах и разные шуточки воспринимал как злопыхательство.

Гул танковых моторов не утихал. Солдаты шагали и с беспокойством поглядывали в сторону леса, над которым иногда вспыхивали отблески света, выбрасываемого машинами. Немцы, пренебрегая светомаскировкой, двигались с включенными фарами.

— Пару бы бомбардировщиков сюда, — проговорил в сердцах Спирин и тяжело вздохнул.

— Да, неплохо бы, — поддержал его Мухин. — Хотя бомбардировщики парами не летают.

— А как же?

— Самое меньшее — три самолета, звено.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. У меня товарищ в авиации служил.

— «Товарищ в авиации…» Сейчас война, — горько усмехнулся Спирин. — На войне не считаются, один или два. Прикажут — и один полетит.

— А где же они, наши соколы?

— Там, где надо.

— А здесь что — не надо? — Мухин выругался. — Здесь что — не война, по-твоему?

— Ладно, хватит болтать, — строго произнес Спирин, прислушиваясь к рокоту моторов, который теперь становился глуше.

— На Смоленск пошли, — сказал кто-то.

— На Смоленск? А мы ведь тоже туда…

— Куда «мы» — надо спросить у комбата.

На поле среди посевов овса и гречихи торчало пугало — болтающиеся на крестовине лохмотья, черная шапка с белыми тряпками. Неожиданно Мухин выбежал на поле, свернул крестовину с лохмотьями набок, прижал ногой к земле.

— К черту! Клюйте, птички, сколько хотите! Ничего не оставляйте немцу! — проговорил он ожесточенно.

Никто не проронил ни слова — все были согласны с Мухиным.

В сумерках батальон вошел в деревню. Темные приземистые избы слепо поблескивали стеклами окон. На улице — ни души, не слышно голосов. Возле изб чернели вырытые щели.

Командир батальона капитан Поздышев, среднего роста, широкоплечий, перепоясанный крест-накрест ремнями, встречал солдат на площади около церкви. Собственно, церкви как таковой не было: колокольню давно снесли, а в помещении устроили склад горючего и смазочных материалов и слесарную мастерскую. Вход на склад обозначала узкая арка, увенчанная выбитым из камня крестом, по бокам ее два ангела тянули к небу руки. Поздышев стоял под аркой, строгий, замкнутый. Его белесая гимнастерка почти сливалась со сводами церкви, ноги были широко расставлены — одна в солдатском ботинке, другая в хромовом разбитом сапоге: в бою комбата ранило — через распоротую штанину белела повязка.