Филипп Капуто - Военный слух

Копаться в себе я мог сколь угодно, но факт оставался фактом: мы без нужды лишили жилья примерно две сотни человек. Никакие самокопания не заставили бы новую деревню вырасти на пепелище. Они не могли ответить на вопрос, который я задавал себе снова и снова, равно как и облегчить чувство вины, лежавшей на душе тяжким грузом. Обычные доводы и обоснования тоже не помогали. Да, та деревня явно была под контролем противника, она была в равной степени и населённым пунктом, и вьетконговским складом. Да, сожжение схрона была законным деянием на войне, и пожар от этого возник случайно. Да, позднее деревня была разрушена людьми, находившимися в крайне ненормальном состоянии, на войне постоянно случаются крайние ситуации, и солдаты часто совершают на войне из ряда вон выходящие поступки. Но все эти банальные истины никоим образом не снижали ощущения вины и не отвечали на вопрос: «Тай сао?» Почему?

Ночью на нашем участке было тихо, на участке роты «D» шуму было больше. Санитарам в роте Миллера пришлось оказывать помощь большому числу раненых, и у них кончился морфий, а вертолётов для эвакуации убитых и раненых не было. Поэтому они пролежали там всю ночь, трупы распухали, а раненые стонали, потому что морфия не осталось.

Перед самым рассветом вьетконговцы предприняли слабую попытку атаковать оборонительные позиции батальона, но были отогнаны миномётным огнём. Через некоторое время прилетели вертолёты, чтобы вывезти раненых и восполнить наши запасы продовольствия и боеприпасов. Они зависли над высотой 52 и, пока старшие экипажей выбрасывали припасы из дверей, вьетконговцы с позиций за рекой обрушили на них настоящий шквал огня из автоматического оружия. Мы дали в ответ несколько очередей из пулемётов. Пули, не долетавшие до берега, взметали фонтанчики на воде, светившейся золотом в лучах восходящего солнца.

Война продолжалась.

Взбираясь цепочкой по тропе, которая вилась посреди чахлой тропической поросли, окружавшей заставу, шесть человек, составлявших патрульную группу, шагали словно босиком по битому стеклу из-за гниющих ран на натруженных ногах. Часовые помахали патрулю руками, и морпехи по очереди перелезли через ржавую проволоку, растянутую вдоль переднего края обороны. Предгорья, на которых они провели всё утро, простирались за их спинами, уходя к буровато-зелёным горам, колыхавшимся в жарком мареве.

Жара стояла удушающая, как всегда бывает в промежутках между муссонными грозами. Казалось, что воздух вот-вот взорвётся. Одурев от жары, половина людей во взводе дремали под навесами. Остальные чистили винтовки, зная, что через несколько часов они начнут покрываться ржавчиной, и их придётся чистить заново. Несколько человек сидели на корточках вокруг банки с сыром, доставленной на Чарли-Хилл с последним подвозом продовольствия, которое пополняли два раза в неделю. Сыр был ценным продуктом: он разнообразил наше скудное меню, состоявшее из Сухпаев, и приглушал не отпускавший никого понос. Рассевшись вокруг банки, бойцы ели сыр руками, одобрительно покрякивая.

«А у нас тут сыр, — сказал один из них морпехам патруля под началом Кроу. — Хороший сыр. Сыру хотите?»

Но вернувшиеся с патрулирования бойцы так устали, что есть им не хотелось. Они лишь помотали головами и, хромая, направились к своим окопам. Кожа их была мертвенно-бледной, за исключением загоревших мест: лиц, шей, рук и клиновидных участков на груди. На бицепсе одного из стрелков красовалась татуировка: череп со скрещенными костями над девизом: «МП США — лучше смерть, чем позор». Мне стало смешно. Глядя на то, как шли дела после операции «Лонг лэнс», я был совершенно уверен, что этому морпеху выбирать не придётся. У Пейджа и Наварро, убитых несколько дней назад, выбора не было. Самодельная мина из артиллерийского снаряда не дала им времени ни подумать, ни спрятаться, ни вообще что-либо сделать, выбор у них был один — моментальная смерть. У каждого из них до конца вьетнамского срока оставалось четыре дня, и смерть их подтвердила истинность пословицы «вот домой вернёшься, тогда и говори, что ты «старик»».

Подставив солнцу ноги, я сидел на крыше блиндажа, в котором располагался командный пункт заставы. Санитары сказали мне, что под солнцем и на воздухе мои никак не заживающие болячки на ступнях и голенях подсохнут. Заболевание моё определили как «тропическое импетиго». Подхватил я его, скорей всего, во время последнего выхода на патрулирование, когда мы провели три дня под муссонным дождём, который мог бы привести в удивление даже библейского Ноя; мы три дня бродили по раскисшим, залитым водой болотам. Санитары сделали мне несколько уколов пенициллина, но в том климате даже антибиотики не помогали. Гной по-прежнему сочился из язв, поэтому каждый раз, когда я снимал ботинки, чтобы сменить носки, мне приходилось задерживать дыхание, чтобы не чувствовать вони от гниющих ног. С другой стороны, хорошо ещё, что не подцепил какое-нибудь другое, ещё худшее кожное заболевание.