— А медведи-то были настоящие? — усмехнулся минометчик Давиденко.
— Не совсем. Сказать легко, а сделать потруднее. Вскоре попалась одна девушка — Верочка. Перекатала контрольную по алгебре. Учительница не заметила, а ребята засекли. Сразу Верочку вызвали на собрание комсомольской группы и давай прорабатывать.
— А она?
— Тут же покаялась, прослезилась. Простили.
— А она, небось, опять за свое?
— Точно. Беззастенчиво списала сочинение по литературе; старую работу кого-то из старшеклассников. И вот собралась опять наша комсомольская группа. Спорили, как с ней поступить: «Обсудить на комитете», «Пропечатать в стенгазете», «Взять ее фальшивое сочинение и пойти с ним к директору».
— И пошли?
— Нет. Кирилл Мишарин покачал головой: «Так и сделаем? Возьмем Веркину тетрадку и строем понесем ее в учительскую?» И всем стало ясно: не годится, картина получалась жалкая и смешная. Надо как-то по-другому. «Слушай, Вера, — говорит один из нас. — Решай этот вопрос сама». — «Я?» — удивилась Вера. «Только ты, кто же за тебя?»
Бойцы внимательно слушали рассказ гвардии лейтенанта, и некоторые догадались, что говорил с девушкой, сам Некрасов. Это похоже на него: в обращении мягкий, вежливый, а в решениях своих твердый, непреклонный. Потребует — выполни. В этом убедились сами.
— Так вот, — продолжал офицер. — Ничего мы с Верой делать не стали. Разве что Киря Огненный на промокашке нарисовал карикатуру: Верину круглую физиономию с распухшим носом, слезищи градом падают и пятнают тетрадку… Вера помолчала, пострадала, а потом сама взяла сочинение у учительницы литературы и направилась в кабинет к директору. Никто ее не провожал….
Бойцы переглядывались: история показалась любопытной. И Некрасов почувствовал их душевное тепло, новую близость к ним, прежде незнакомым людям, способным понять дни его «милого школярья», как он писал Октябрине.
«В часы затишья я рассказываю красноармейцам о школьных делах, учебе, учителях, друзьях и подругах. Рассказываю с жаром, подчеркивая все хорошее, что у нас было. Всем это кажется каким-то далеким и прекрасным, слушают внимательно, улыбаясь при этом. Так что товарищи мои фронтовые наперечет знают имена Моржа, Кирилла, Володьки, Наташи, Митьки, Галки…»
Неисчерпаемой темой для бесед с красноармейцами стала для Некрасова Москва. В роте москвичей, кроме него, не было, да и в батальоне их насчитывались единицы. И многим хотелось как можно больше узнать о столице, в которой некоторые бывали проездом, а иные, как Абдулла Шабанов или Терентий Коротков, вовсе никогда не бывали. Они засыпали вопросами гвардии лейтенанта: про Кремль, площади и улицы, музеи и театры. Особенный интерес проявляли к искусству: где и что видел, расскажи. И нередко получалось, что их «фронтовые концерты» обращались в беседы и маленькие лекции:
«Когда хорошее настроение, пою песни и философствую на разные темы, а чаще всего о предметах искусства, литературы и музыки, о консерватории, Художественном театре…»
О многом мог рассказать Леопольд. Лет в шесть-семь он впервые побывал в МХАТе на спектакле «Синяя птица» и запомнил на всю жизнь персонажей мудрой и прекрасной сказки. «Синяя птица» манила и его друзей-одноклассников. Наверное, в репертуаре Художественного театра не было спектакля, который бы не посмотрели они. Хорошо знакомы были ребята из 7-й школы с Большим и Малым театрами; с театром Революции, с самым близким к школе театром Ленсовета, видели в новой драматической студии Арбузова спектакль «Город на заре» — о молодых строителях Комсомольска.
В старших классах Леопольд стал посещать публичные лекции в Московском государственном университете. Его привлекало главным образом то, что лекции о Пушкине, Толстом, Шекспире читали настоящие эрудиты, а после лекций слушателей непременно ждал драгоценный подарок: выступали его любимые артисты, и среди них великий Василий Иванович Качалов.
Беседуя с бойцами о спектаклях, лекциях, концертах, Леопольд переживал их заново, встречался с замечательными артистами, слышал их голоса, в его ушах снова звучали прекрасные мелодии, и он испытывал большое наслаждение. Однажды об этом он написал своей подруге:
«Да, помню, помню, все помню! И незабываемую игру мхатовцев, и нечеловеческую музыку Бетховена, и еще много, много помню и не забуду — никогда! Это мой кумир, символ жизни, к этому я стремлюсь. А если я никогда не вернусь к старому и не лишусь жизни — я буду несчастным человеком, ибо я отравлен чистым и прекрасным и жить без него не могу».
Читать дальше