Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

— Понимаешь по-ихнему?

— Да.

— Молодец! Тогда вот что: пусть покажут офицера.

Феликс перевел. Пленные загалдели, заспорили и наконец вытолкнули вперед сухощавого фельдфебеля с клиновидным большим кадыком на длинной тонкой шее. Фельдфебель что-то кричал на своих. Петро спросил Феликса:

— Чего он орет?

— Стращает. Предателями называет.

— Приперло гада, — усмехнулся Петро и Олину: — Обыщи!

Саша колебался. Не приходилось ему еще никого обыскивать.

— Смелее! — подбодрил Петро. — Это же гад. Чего стесняешься?

Саша торопливо с ног до головы обшарил фельдфебеля. Из нагрудного кармана кителя извлек бумажник, передал Игонину.

В бумажнике кроме денег и удостоверения хранилось штук десять фотографий. На одной из них была изображена повергнутая голая девушка, а на груди у нее утвердился уродливый солдатский сапог. На второй был виден мужчина, повешенный на суку. Казненному едва ли было лет двадцать. Возле, привалившись плечом к дереву, красовался фельдфебель и улыбался фотографу. Петро сквозь зубы процедил:

— Ох ты какой! — и глухо бросил Грачеву: — Расстрелять.

Грачев ткнул дулом автомата в спину фельдфебелю:

— Снимай сапоги.

Феликс перевел. Фельдфебель заметно побледнел, даже уши поблекли вдруг. Сел на дорогу, стянул сапоги, злобно бросил их под ноги Игонину.

— Ах ты, гад, еще бросаешься! — Петро хотел пнуть фельдфебеля пониже спины, но спохватился. Грачев вывел фашиста к лесу и выстрелил ему в затылок.

Игонин приказал:

— Всех разуть! Быстрее!

Среди пленных поднялся переполох. Они видели, что сделали русские с фельдфебелем после того, как сняли с него сапоги. Страх обуял их. Неужели с ними поступят так же? Голубоглазый детина упал на колени и, обливаясь слезами, скороговоркой забормотал непонятно, обращаясь к Игонину.

— Чего он лепечет?

— Пощады просит. Говорит, рабочий из Гамбурга. Мать осталась.

— Все они сейчас за рабочих будут себя выдавать. И про мать вспомнил. Передай: не тронем. Волос не упадет с головы, хотя следовало бы не волос вырвать, а голову срубить.

Немцы не поверили Игонину. Сапоги с короткими, но широкими голенищами свалили в одну кучу. Топтались босиком, ожидали решения своей участи.

— Спроси, Феликс, еще этого: с какого он года? — попросил Игонин.

Феликс перевел вопрос, немец торопливо ответил. Григорий в школе изучал немецкий язык, но основательно успел его забыть. Однако кое-что в памяти удержалось. Услышав слова «таузенд» и «цванциг», догадался без перевода: этот голубоглазый детина с двадцатого года. «Ровесник», — подумал Андреев и сказал Феликсу:

— Узнай, чего надо ему у нас? Ему лично. Жил бы себе в Гамбурге.

Немец что-то залепетал, то и дело сбиваясь, поглядывая на своих товарищей. Те хмуро молчали, боялись оторвать от земли глаза. Детина часто упоминал имя Гитлера: видно, всю вину свалил на своего фюрера. Игонин усмехнулся.

— Теперь чуть что — Гитлер у них будет виноват. Как будто Гитлер без них полез бы воевать.

Петро повернулся к Миколе и, кивнув на груду сапог, подмигнул:

— Живем, друг! Любые выбирай.

— Самое безотказное снабжение в наших условиях, — согласился тот.

Феликс помог Грачеву построить пленных, и вот они, босые и понурые, выстроились на дороге в две шеренги. Петро прошелся вдоль строя. Немцы, привыкшие к повиновению, заученно повертывали головы в его сторону, что называется, ели глазами грозное начальство. Стоит этому начальнику шевельнуть пальцем, и всех их отправят догонять фельдфебеля.

— Скажи им, — обратился Петро к Феликсу, — чтоб катились отсюда ко всем чертям. И пусть больше не попадаются. И пусть бога молят, что некуда нам их деть. Передал?

Пленные не шелохнулись. Грачев посоветовал Феликсу скомандовать сначала «налево», а потом «бегом». Паренек так и сделал. Немцы выполнили команды автоматически. Но, удостоверившись, что в них не стреляют, ускорили бег, рассыпали строй и вот уже удирали во весь дух нестройной толпой, как будто бежали кросс.

Микола скрежетал зубами. Петро спросил его:

— Ты чего?

— А они с нами так обращаются?

— Ладно, ладно, — улыбнулся Петро. — Не надо злиться. То мы. Понимать надо.

...Отряд продолжал путь. Микола, Петро, Григорий щеголяли в сапогах. Саша подобрал превосходный «Цейс», принадлежавший офицеру, который гарцевал на коне, и отдал Игонину. С биноклем Петро выглядел внушительно — настоящий командир!