Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

— Что, братцы, не бомбят еще?

— Тебе мешать не хотели, — улыбнулся Тюрин.

— Этого я и добивался. Когда-нибудь научу фрица быть вежливым.

Брились все трое. Сначала Игонин скоблил бороду Андрееву и Тюрину, а потом Андреев — Игонину. Петро орудовал бритвой, как заправский парикмахер. Зато Григорий робел и порезал щеку друга в трех местах, залепил ранки листком березы.

— Сапожник, — ворчал Петро. — Тебе только коту усы стричь, а не меня брить. Тоже мне мужик, бритву в руках держать не умеешь. Ты так можешь и по горлу полоснуть, погубить меня ни за грош-копейку. В бою помереть куда ни шло, а погибнуть от Гришки Андреева в мои планы не входит. Что ты делаешь, чертов сын! Что ты держишь бритву, как секиру! Я тебе не петух!

— Не разоряйся, а то брошу, будешь недобритым ходить.

— Я тебе брошу.

Игонин вдруг замолчал: увидел такое, что не часто можно встретить даже на дорогах войны. Григорий, нацелившийся было проехаться бритвой по щеке, опустил руку и оглянулся. Острое, веселое любопытство отразилось на смугловатом лице.

По лесу неторопким шагом двигалась сивая без единой подпалинки кобыла. Она была великолепна — с большим животом, с грязным порыжевшим хвостом и со скрепленной репьями гривой. На ней восседали два бойца спинами друг к другу. Тот, что сидел позади, был длинноног: ноги почти доставали землю.

— Вот это да! — восторженно всхлипнул Тюрин.

— Эгей, чудо-богатыри! — крикнул Игонин, — Куда путь держите?

«Чудо-богатыри» не откликнулись, остались равнодушными к зову. Сонно покачивались в такт лошадиному шагу. Кто-то из бойцов батальона подбежал к ним и взял кобылу под уздцы. Кобыла покорно остановилась и устало опустила голову.

— Брось баловать! — рассердился тот, который сидел опереди. — Я те шваркну, родных забудешь.

Длинноногий напарник его соскочил на землю и сказал примирительно:

— Слазь, Микола. Приехали. Дальше семафор закрыт.

Микола нехотя послушался, видно, это был мрачный, малоразговорчивый человек.

— Братцы! — крикнул Игонин. — Шагайте к нашему шалашу.

— А коняку? — спросил длинноногий.

— Коняку? — озадачился Петро. — Коняку подари кому-нибудь, а то пусти на все четыре. На таком транспорте воевать несподручно, а драпать тем более. Можно влипнуть в беду, а мне сдается, что ребята вы ничего. Табачку хотите? Гришуха, отсыпь-ка моим приятелям на козью ножку, да не скупись.

«Вот жук, у самого полный кисет махры, а Гришуха — отсыпь...» — незло подумал Андреев, но не стал пререкаться, отсыпал обоим, и новые приятели закурили. Григорий принялся было добривать Петра.

Длинноногий осуждающе цокнул языком:

— Та хиба ж так можно? — и решительно отобрал у Андреева бритву, к великой его радости. Игонин и глазом не успел моргнуть, как был начисто добрит без единой царапинки. Длинноногий вошел в роль, побрызгал Игонина из воображаемого пульверизатора, опахнул несуществующей салфеткой и, склонив голову в знак того, что дело кончено, сказал:

— Кабальеро, деньги в кассу.

Петро пришел в восторг:

— Ото отбрил! Прямо артист. Да ты никак всамделишний парикмахер?

— И цирюльник тоже, — согласился длинноногий.

— Дай пять! — Петро растроганно, от всей Души пожал ему руку. — Учись, Гришуха, под старость кусок хлеба. Так, как тебя ругают, говоришь?

— Василь Синица.

— Спасибо, Василь Синица. Далеко путь держишь?

— А кто его знает? Микола, куда мы с тобой путь держим?

Микола привалился плечом к шершавому стволу сосны, курил сосредоточенно и сердито. Отозвался неохотно:

— К дьяволу.

— Во, бачишь?!

— Да-а, приятель у тебя не из тех, кто смеется. Давай сядем, чего ж стоять?

Сели на травку. К ним подобрался Тюрин и спросил Синицу:

— Послушай, ты не знаешь, почему там стреляют?

— Война, браток, — вместо него ответил Игонин. — А на войне положено стрелять. Стрелять не будут — какая это к черту война? Забава одна!

— Я ж не тебя спрашиваю, — обиделся Семен.

— Балакают, там хвашистский десант, а то будто сбоку зашли и отрезали.

— Десант? — не поверил Тюрин. — Такой большой десант?!

— Чого ж, запросто.

— А наши?

— Наши! — зло вмешался Микола. — У наших душа с телом рассталась.

— Ого! — удивился Игонин. — А приятель у тебя, похоже, еще и злой?

— Ты добрый? — окрысился Микола, а глаза с длинными, словно у девушки, ресницами сузились. — Тебе такая война нравится? Я вот с границы драпаю. А где мой полк? Второй день слоняемся по лесу и ничего не поймем. Немец бомбит почем зря. Разве мы одни бродим? Тысячи таких бродит! Сами по себе. Вот ты храбрый, возьми, собери всех да вдарь по фашистскому десанту. Клочья от того десанта полетят.