Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание

Игонин влез в окно. Пыль окутала чердак, набилась в нос, в рот, щекотала глотку. Петро чихнул. Он лег на чердачную сухую землю, ожидая, что диверсант опять будет стрелять. Но тот не стрелял.

Когда пыль рассеялась, Игонин увидел диверсанта. В последнюю минуту тот спрятался за дымоход и, видимо, взял на прицел слуховое окно. А граната, брошенная Игониным, перелетела дымоход и взорвалась за спиной лазутчика. Взрывная волна вынесла его вместе с кирпичами дымохода вперед к окну. Труп с исполосованной спиной валялся лицом вниз на битых кирпичах. Лоскуты пиджака перемешались с кровью, припудренные седоватой пылью. Игонин брезгливо поморщился и заметил недалеко от себя автомат. Поднял, осмотрел с любопытством. Заодно прихватил и коробку, с «рожками» для патронов. И выскочил из полутемного пыльного чердака на крышу, на солнце, на свежий воздух.

Автомат взял себе, винтовку оставил в штабной комнате. Подали команду на построение. Самусь сразу приметил непорядок — у Игонина на груди висел трофейный автомат. Сначала поколебался: а чего ж плохого? Но главное было не в этом. Винтовка имела свой номер, с нею Игонин принимал присягу. Имел ли он право бросать ее?

— Красноармеец Игонин! — скомандовал Самусь, — Два шага вперед марш!

Игонин сделал два шага и повернулся лицом к строю, как и было положено по уставу.

— Где ваша винтовка? Петро молчал.

— Кто разрешил менять личное оружие? Вы с ним присягу принимали!

— Никто, товарищ лейтенант. Но я считал...

— Автомат сдать старшине!

— Есть, сдать старшине!

Вернувшись в строй, Игонин невесело подмигнул Тюрину:

— Вот так, брат! Сделка не состоялась. Наш взводный оказался консерватором, как тот твердолобый лорд.

— Ты бы сначала разрешения попросил, а?

— Разговорчики! — крикнул Самусь.

Игонина вызывал комбат — похвалил за то, что уничтожил диверсанта, пообещал медаль. Это лейтенант-танкист замолвил словечко за Игонина. Самусь, когда Петро вернулся во взвод, спросил:

— Зачем вызывал капитан?

— Да так... — неохотно ответил Игонин. — Разговор один был.

— Какой?

Петро весело глянул на лейтенанта и серьезно ответил:

— О международном положении.

Самусь обиделся, но виду не подал, хмуро бросил:

— Идите!

Сам подумал: «Колкий какой-то. Все шуточки у него, прибауточки. Несерьезный».

...Перед вечером у особняка, грохоча и лязгая, остановились три танка. Командир-танкист, пыльный и усталый, о чем-то советовался с Анжеровым. Через час танки, сотрясая землю, уползли на восток. С ними уехал и танкист Тимофеев Костя.

Петро весь вечер ни с кем не разговаривал — переживал. Хотелось уехать с Костей, да нельзя. Григорий попал под горячую руку — попросил у него протирку. Петро не слышал, что ли, а когда Андреев повторил вопрос, ни с того ни с чего окрысился:

— А, катись ты со своей протиркой!

Ну и характер у человека, раньше не замечал за ним такого. Настроение-то и у него, Григория, плохое было. Только дружба завязалась с Романом Цыбиным — и нет больше Романа. Как этого гада — диверсанта проморгали: в самом центре обосновался, под носом у батальона. Убить гада мало. Глотку бы ему выдрал, глаза бы выцарапал. Хорошо Петро с ним рассчитался. А еще лучше взять бы его живым да жилы повытягивать. Подлецы — приползли на нашу землю, жгут, убивают, но отольется им то горе кровавыми слезами, погодите, дайте только срок!

...Ночь тихо клонилась на убыль. Испуганно дернулся во сне Тюрин, крикнул что-то сдавленно и хрипло, слова застряли в горле — не понять. Всхлипнул и проснулся. Сел.

— Ты чего? — спросил Андреев.

— Я? Ничего, — снова лег, вытянулся.

— Кричал ты.

— Громко?

— Нет, не очень.

— Сон приснился. Немец душил меня. Будто спрыгнул с самолета и прямо на меня. Задохнулся я. Давай закурим.

Тюрин курил вообще мало, редко и неохотно, хотя кисет с табаком всегда держал в кармане. Кисет этот заветный. Перед армией подарила его Дуня, с которой после службы решили пожениться. Рукодельница такая, тихая и сердцем добрая. Да и сам Семен с неба звезд не хватал. На крестьянской работе человеком был незаменимым, в колхозе его знали. И радовались: лучше пары, чем Семен и Дуня, не сыскать, оба и работящие, оба характера тихого. Что еще надо?

Однажды, еще зимой, Семен разоткровенничался и показал Григорию фотографию. С нее доверчиво смотрела на мир белобрысая угловатая девчонка лет семнадцати, с бантиками на кончиках кос. Фотография сделана на «пятиминутке», с резкими тенями — плохая фотография. И девушка не очень показалась Григорию. А Семен с застенчивой улыбкой поведал, какая красивая и славная у него Дуняша. Каждый видит по-своему. Для Григория ничего примечательного в ней не было, а для Семена она красивее всех на свете.