Свен Хассель - Фронтовое братство

До этого у них часто бывали музыкальные вечера. Он играл на фаготе или на скрипке, она — на пианино. Анна почти всегда играла Моцарта с таким же глубоким пониманием, как этот грязный, рыжий обер-ефрейтор в высоком цилиндре.

Легионер вынул свою губную гармонику и стал играть вместе с Портой почти незнакомую нам вещь. Но она пробудила в нас мечтательность. Потом они перешли вдруг на вихревую казачью плясовую. Все грустные мысли тут же улетели. Мы пришли в неистовство, как, видимо, и казаки в станицах, когда начиналась эта пляска.

Штеге отбивал по столу ритм, заменяя ударные инструменты. Малыш с Брандтом подскочили и издали протяжный татарский вопль. Они весело подпрыгивали и хлопали ладонями по голенищам. Мы встали и последовали их примеру. Весь дом зашатался. В перерывах мы пили, как одержимые.

Старый еврей смеялся. Он тоже опьянел. Забыл убитую в воротах жену. Крепкая водка стерла из памяти конфискованный дом. Он забыл тысячи ударов, полученных от молодых людей в элегантных, безупречных мундирах, с мертвыми головами на фуражках. Забыл веревку, жадно свисавшую с гнилой балки. Ему хотелось плясать. Он плясал с Хайде. Они кричали. Пили. Пели:

Они ревели во всю мочь:

Под аккомпанемент смеющейся флейты Порты мы восхищенно пели хором старую карнавальную песню:

— Ни пфеннинга у меня, — проревел старый еврей, выделывая смешные коленца вокруг Хайде, забывшего, что ненавидит евреев. Они наступали друг на друга и поводили бедрами.

Хайде завернулся в одеяло, приладив его кокетливо, будто платье.

Порта перешел на испанский крестьянский танец. Штеге стучал тарелками вместо кастаньет. Мы танцевали что-то, казавшееся нам фламенко.

Легионер исступленно заорал:

— Ça, c'est la Légion! [57] Настоящий Легион! (фр.). — Прим. пер.

Мы в изнеможении опустились на стулья. Выпили еще. Поиграли в карты. Снова выпили. Раскрасневшиеся, пьяные, дали волю языкам. Бессвязная болтовня представляла собой какую-то кашу, ингредиенты которой никто не мог бы определить. Однако нам было все равно.

Хайде плакал на плече еврея и получал одно пространное прощение за другим. Клялся какими-то неизвестными святыми, что перережет горло каждому эсэсовцу, какой ему попадется. Шепотом сообщил старому еврею, что он, Юлиус Хайде, пьяная свинья. Потребовал, чтобы лагерник дал ему затрещину. Затрещина оказалась едва ощутимой.

— Сильнее, — икнул Хайде, подставляя щеку.

Малыш молча наблюдал за мягкими ударами старого еврея. В конце концов потерял терпение и огрел Юлиуса по голове деревянным половником.

Хайде, забулькав горлом, повалился. Перед тем, как потерять сознание, произнес:

— Спасибо, друг. Приятно получить хорошую трепку.

Наступила тишина. Какое-то время мы пили молча.

Потом ни с того ни с сего старый лагерник, слегка икая, вернулся к своему рассказу:

— Моя поездка в Китай окончилась в каком-то грязном городишке. — Поднял стакан. — Ваше здоровье. — Половина содержимого пролилась мимо рта. — Меня зовут Герхард Штиф — сейчас, раз мы находимся на службе, отставной лейтенант-пехотинец Герхард Штиф.

Он фыркнул и подмигнул, словно это было невероятно смешной шуткой.

Мы захлопали себя по бедрам и громко захохотали. Малыш притворно свалился со стула и стал корчиться от смеха. Его вырвало, и он вывалялся в блевотине. Брандт вылил на него ведро воды. Не в виде услуги Малышу, а чтобы не так воняло.

Старый еврей спокойно продолжал:

— Я служил в Семьдесят шестом пехотном полку в Альтоне. Меня приглашали в Потсдамский гвардейский. Я отказался. Гвардейцы-гренадеры с белыми нашивками! Нет, спасибо. Я предпочитал солдат Альтонского Семьдесят шестого. Я каждый вечер ходил домой поесть тефтелей. Очень люблю тефтели и картофельные оладьи.

Порта, ковырявший в ухе кончиком штыка, взглянул на еврея.

— Отдохнем немного, и я приготовлю тебе гору оладьев, — пообещал он.

— Я помогу тебе, — сказал Малыш и шмыгнул носом.

Хайде повернулся на полу и пробормотал:

— Долой Адольфа. Да здравствуют евреи!

Порта плюнул на него.

— Демобилизовался я в девятнадцатом году, — продолжат Штиф. — И снова стал учиться. В Геттингене. Прекрасные были времена, — добавил он и выпил еще чуть-чуть.

— Да, в Геттингене замечательно, — кивнул Старик. — Я там был учеником столяра у мастера Радасака на Бергштрассе. Знаешь Бергштрассе, зеб… — Он сдержался, смущенно похлопал глазами и поправился: — Герхард. — Засмеялся. — Знаешь ее, Герхард? Ты не против, что я тебя так называю? А, герр лейтенант?