Валериан Якубовский: Дезертир

Вахтерша, заметив его беспокойство, пожала плечами и, когда он вышел из будки, больше из любопытства, чем из сочувствия к юноше, который раньше никогда не унывал, подумала: " Какая же муха его сегодня укусила? Может, встал не с той ноги?"

Оказавшись на территории завода, Сережа не зашел в цех, так как до пересменки более часа и будоражить людей своим горем, пока оно еще за чертой неопределенности, преждевременно.

Его тянуло к реке. Река — и только река могла дать ему ключ к разгадке тайны, терзавшей его с восхода солнца.

Сережа подошел к реке. Окинув взглядом стоявшие в затоне колесные буксиры, баржи с пробитыми корпусами, винтовые катера, низко посаженные над водой, он как будто впервые увидел и понял, что работает на заводе, где не только создают новые транспорты и боевые единицы, но и лечат старые и снова отправляют на фронт. Сыновняя гордость от сознания полезности дела, к которому он приставлен в свои неполные семнадцать лет, и душевная удовлетворенность, что и он вносит вклад в общую победу над врагом, вырвали ею на какую-то минуту из состояния подавленности и обреченности, порожденных этим злополучным утром.

Сережа свернул влево, где на стапелях стояли готовые к пуску на воду военные катера, и сердце его защемило. У причала колыхалась на волнах перевернутая лодка, прибитая полуночной грозой. Сережа узнал в ней душегубку деда Евсея. " Так вот почему он не вернулся," — словно эхо, прокатилось в каждой его жилке, болью отдалось в каждой клетке содрогнувшегося тела и плеснуло наружу слезами. Ушло из жизни последнее близкое ему существо.

С минуту Сережа стоял в полном оцепенении. Наконец подбежал к лодке, притянул ее багром, поставил на днище и вытащил на берег. Глаза его, полные слез, округлились. Он увидел курсантскую пилотку, зацепившуюся за конец доски, и догадался, что утонули двое.

Оставив лодку, он бросился к проходной:

— Авдотья Никандровна? Ведь дедушка-то у меня… утонул…

— Господи! — перекрестилась вахтерша. — А я-то, старая дура… Ты уж прости меня, Сереженька. Не знала я, грешница, про твое горюшко горькое.

Сережа пропустил мимо ушей раскаяние Авдотьи Никандровны. Он сам хотел спросить ее о чем-то важном, но забыл, зачем, собственно, заглянул в проходную. А когда вспомнил, что нужен телефон, заговорила Авдотья.

— Как же ты, дитятко, узнал, что дедушка утонул? — спросила она, вытирая кончиком косынки покрасневшие глаза.

С недоверием взглянул Сережа на Авдотью Никандровну, вспомнив недавнюю насмешку над ним, и пожалел, что сказал о своем несчастье:

— А стоит ли, Авдотья Никандровна, говорить об этом?

— Стоит, Сереженька, стоит. Я не враг тебе, дитятко. Может, дедушка-то и не утонул…

Авдотья была далека от мысли, что старый, опытный рыбак ночью, в грозу, один, без всякой надобности дерзнул появиться на реке в утлой лодчонке и утонул без посторонней помощи. Но как об этом сказать, чтоб лишний раз не ранить молодое сердце, не подставить его более сильному удару?

Однако Сережа, поверивший в свою догадку, продолжал упорствовать, стараясь как можно быстрее прервать докучные вопросы вахтерши и уйти.

— Как не утонул, Авдотья Никандровна, — определенно заявил он, — когда перевернутую лодку прибило к стапелям?

"К стапелям? — повторила про себя Авдотья, быстро вскинула голову и мгновенно сообразила, что дело тут нечистое — пахнет смертоубийством. — Бедный старик! Ведь его, поди-ка, ухлопали… Ей-ей, ухлопали". — И, не выпуская кончика косынки из рук, медленно подошла к Сереже:

— Не убивайся, дитятко. Дедушка все равно не вернется. Его нет… Это. правда. Только он, Сереженька, не мог утонуть…

— Почему вы так думаете, Авдотья Никандровна?

— Потому, дитятко, — продолжала она, — что лодка перевернута с плотов, а не на фарватере. Иначе не пристала бы к стапелям.

Сережа не нашел в словах вахтерши нитей, связывающих плоты, фарватер и место причаливания лодки с гибелью дедушки, но уловил присутствие какого-то второго лица, полагая, что Авдотья сама себе противоречит и склоняется к его выводам. Чтобы защитить мужское самолюбие, он пустил в ход последнее — пилотку — и выразил свое убеждение вслух, что утонули двое.

— Ты говоришь — пилотку?

— Пилотку. А что?

Вахтерша перекрестилась, будто стояла не в проходной завода, а в Прокопьевском соборе перед Богородицей и благодарила ее за просветление бабьего ума, которым вознаграждена за усердие к молитве.

— Провалиться мне на этом месте, дитятко, — говорила она, — если я тебе неправду скажу… В этой лодке никто не утонул.