Валериан Якубовский - Дезертир

Уже через три часа после трагедии на реке какой-то утробный голос нашептывал ему, что произошла непоправимая ошибка. Ведь он убил человека. Хуже — изменил Родине, осквернил бегством память миллионов погибших и опозорил на веки вечные свое имя, став дезертиром. И все потому, что дрожал за свою шкуру, которая, кроме матери, никому не нужна. " Как же я раньше не додул? — с болезненным озлоблением спрашивал себя Шилов и не находил ответа. — Сколько перестрадал! Бредил побегами. Таился от людей… Ждал этого денька, что красного яичка. Верил в удачу. Надеялся, что все будет любо-дорого… И вдруг… Что же это я? Выходит, все мои потуги — псу под хвост, — и как бы он ни казнил себя за грубые просчеты, малодушие и трусость, легче не становилось. Еще при встрече с Евсеем он мог вернуться на огневые. Теперь явка с повинной заказана навсегда, потому что он — убийца. Это страшное, потрясающее душу обвинение окончательно сломило Шилова. Он понял, что катится в пропасть и нет такой силы, которая остановила бы его падение. Повернувшись на живот. Шилов уткнулся лицом в сырой мох и, глотая слезы, в бешенстве зарыдал. — Что й над собой сделал? Ведь люди приходят с фронта — не все гибнут… И приходят героями… А я? — частые всхлипы судорожно корчили его тело. Плечи заходили ходуном. И так не один час… наконец Шилов встал, смахнул рукавом сырость с подпухшего от слез лица и начал примирять себя со своим дурацким положением: — Ладно… Поздно махать кулаками. Может, что и придумаем. Не я первый, не я последний. Будут и без меня дезертиры".

Насчет будущего Шилов, конечно, прав. Пока существуют войны, дезертирство останется черным пятном на совести человечества. Это — истина. Однако на Воровского,52 [1] На Воровского, 52 в Москве находилась консультация Союза писателей. Автор посылал рукопись романа на консультацию. Критики отвергли "Дезертира" только потому, что "для социализма не характерны дезертиры". Кроме того, "у автора плохо просматриваются позиции в отношении к Шилову". При обработке романа автор возражает критикам Союза писателей, которые пропускали в печать только произведения членов союза, остальных стригли поп гребенку ССП, т. е. браковали рукописи думают иначе. "Дезертирство, — утверждают дамочки, протирающие юбки за письменными столами, — явление, не типичное для нашего времени, и писать о Шиловых нет смысла". Но позвольте! А войны типичны? Разве не было Великой Отечественной? Была. Так почему же дезертирство не типично, если оно неотделимо от войн?

К тому же это самое уродливое среди всех человеческих пороков явление наиболее живуче, потому что держится на страхе перед смертью. Порождение кровавых войн, оно глубокими корнями уходит в древность. Прошло все эпохи и переметнулось в наш век. Разумеется, советский строй лишил его социальной основы, и дезертирство не может быть массовым, как в революции, когда старые армии разбегаются и создаются новые, но личные побуждения — в силе. Дезертирство поражает духовно обнищавших людей, у которых чувство долга теряется, когда рвутся снаряды, и человек бежит. Таков и Шилов… Но дезертирство не вечно. Будущее избавит общество от этого зла. Дезертирство исчезнет вместе с войнами. Это тоже истина. Так что писать о Шиловых, помимо смысла, есть и настоятельная необходимость. Сладкое чтиво претит читателю. Хочется иногда отведать и горькой правды. Тем более, что Шилов не выдуман. Он взят из жизни и только с тем же именем и несколько измененной фамилией перенесен из газетной рубрики " Ну и ну!" на страницы романа.

***

Утром, когда в рабочей столовой завода имени нацфлота утвердился терпкий запах распаренных соленых грибов и подпорченной прошлогодней брусники, Сережа Меньшенин, ученик токаря механического цеха, отказался от завтрака и пришел на смену ранее обыкновенного.

— Ты что, парень, петухам спать не даешь? — спросила его вахтерша Авдотья Никандровна Хабарова, когда он заглянул в окошко проходной будки.

Сережа не любил шуток и всякий раз, когда над ним подтрунивали, отвечал грубостью. К удивлению вахтерши, ожидавшей, что он начнет с ней собачиться, Сережа промолчал и, достав пропуск, предъявил Авдотье.

— Ладно. Можешь не показывать, — отмахнулась вахтерша. — Раньше-то не мог прийти?

Ранний приход Сережи на работу Авдотья принимала за излишнее усердие в благодарность за то, что его перевели в лучший цех завода и приставили к опытному токарю. Сережа быстро выдернул из окошка руку, зло поглядел на вахтершу, которая, как ему показалось, издевалась над ним. Положив пропуск в наружный карман замасленной курточки, он как-то странно замигал глазами и, чтобы не заплакать, поспешил уйти.