Валериан Якубовский - Дезертир

— Слушай, Владимир Михайлович, — остановился Лучинский, когда они вышли за ворота и направились к Кошкинскому лесу, — забыл предупредить. Волчья яма метра три глубиной. Надо бы лестницу.

— Ерунда, — сказал Седякин. — На месте возьмем у кошкинской старухи.

Подошли к калитке Татьяны Федоровны. Седякин вскочил на крыльцо и с ходу забарабанил в дверь:

— Хозяйка! Открывай. Нам лестница нужна.

Татьяна Федоровна открыла дверь и, увидев милиционера, обомлела:

— На что тебе, служивый лестница?

— Долго рассказывать, мамаша, — отмахнулся Седякин, но, подумав, что старуха не даст лестницы, сказал: — Скелет нашли в яме. Доставать будем.

— Господи! Надо же, скелет… Кто нашел-то?

— Лучинский.

— Лучинский? — прикусила губу хозяйка и еле устояла на ногах. — Возьми, дитятко, возьми… Да принеси…

Участковый взвалил лестницу на плечо и у калитки передал Петухову. Петухов приспособил ее под мышку, и Лучинский повел их к волчьей яме.

Татьяна Федоровна не помнила, как вошла в избу.

— Ведь нашел этот долговязый яму, — шепнула она сыну. — Господи! Царица небесная… Что теперь будет?

Шилов беспокойно заметался по горнице:

— Собирай поесть. Надо уходить.

Открыв горку, Татьяна Федоровна, как чокнутая, испуганно вытаращила глаза на столовую посуду и начала почему-то переставлять с места на место тарелки, забыв, что ей делать. Потом вспомнила и дрожащими руками поспешно завернула в полотенце буханку хлеба, достала из печки чугунок вареной картошки, отсыпала в тряпочку соли, взяла с шестка коробку спичек, налила в бутылку молока и все это втолкнула в маленький рюкзачок, с которым Шилов все эти годы ходил к охотничьему зимовью. Чувствуя опасность, нависшую над сыном, она все еще надеялась, что следы преступления сына, которые таила в себе волчья яма, не приведут Седякина в Кошачий хутор. Однако, снарядив сына в дорогу, Татьяна Федоровна вышла его проводить и, давясь слезами, повисла у него на шее. Долго лобызала, приговаривая:

— Да сохранит тебя господь, дитятко мое ненаглядное, головушка бесталанная. Что поделаешь, Мишенька? Беда не по лесу ходит — по людям. Может, ничего? А? Бывали трудные деньки, да гроза проносилась мимо.

Говорят, в жизни каждого преступника бывает момент, когда хочется заглянуть правде в глаза и признать свое, поражение. Так произошло и с Шиловым. В этот день он понял, что пришел конец бессмысленным его мытарствам, что ему больше не выпутаться из заколдованного круга, в котором он оказался.

— Нет уж, дудки! — с язвительной насмешливостью возразил Шилов. В его голосе не было ни капельки сочувствия материнскому горю, ни сыновней нежности. Он небрежно оттолкнул от себя мать и зло прохрипел: — Чую, что ухожу навсегда. Все. Точка. Кончились мои мучения.

— Что ты, дитятко накликаешь на себя беду? — бросила ему вдогонку плачущая мать. — Ведь в яме-то не написано, что ты его убил?

— А может, и написано. Тебе откуда знать? — огрызнулся Шилов и, пригнувшись, на цыпочках побежал к калитке.

Да, в яме было кое-что написано. Когда спустили лестницу и Седякин коснулся сапогом обросшего сухой тиной камня, первое, на что он обратил внимание, был какой-то круглый предмет, на который Седякин чуть не наступил. Взяв его в руки, он слегка очистил этот предмет от посторонних наслоений и, разглядывая, сказал:

— Часы! Откуда они здесь?

— Может, убийца обронил? — предположил Петухов.

— Спускал камень — и обронил, да и сам того не заметил…

— Правильно мыслишь! — похвалил Петухова Седякин.

— Я так же думаю, — и достал из кармана складной ножик.

— Попытаюсь открыть.

Часы оказались серебряными. Черная крышка открылась сравнительно легко. Несмотря на то, что они лежали долго в воде, влага не проникла в механизм, и Седякин прочитал на внутренней крышке выгравированную надпись: "Лихому разведчику Василию Шилову от Хаджи Мурата. 1919 год".

— Слушай, Алеша! Кто такой Шилов?

— Зачем тебе Шилов?

— Надо!

Лучинский взглянул на Петухова-отца и дернул плечом:

— Это сын той старухи, что лестницу тебе дала.

— Как звали ее мужа?

— Василий.

— Точно! А сын ее где?

— В сорок третьем году пропал без вести. Утонул, говорят.

— Черта с два утонул — живой! Он-то и убил человека.

— Слова Седякина ошеломили стоявших наверху людей, особенно Лучинского. — А я еще, — продолжал Седякин,

— сдуру брякнул старухе: скелет, мол, доставать из ямы. Взяли бы тепленького. Теперь ищи ветра в поле. Уплелся куда-нибудь.