Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Гейдрих лично передал мне весьма увесистый фолиант, собранный ими на Михаила Николаевича. В тот же вечер специальным самолетом вся тайная делегация вернулась из Берлина в Москву. А спустя час после приземления досье уже лежало на столе у Сталина. Теперь от него зависело, дать делу ход или приберечь компромат до поры до времени.

Сталин ни мгновения ни сомневался, что перед ним подделка — тому существовало множество доказательств, и все они были представлены. Казалось бы, Ежов и его приспешники проиграли и скоро им придется распрощаться со своими постами. Но, к сожалению, и я, и Алексей, и наш шеф Кондратьев рано праздновали победу — мы недооценили Ежова. Борьба пошла не на жизнь, а на смерть. Ведь не свали Ежов Тухачевского, он сам лишился бы не только места — головы. Спустя две недели после того, как досье попало в Москву, Ежов все-таки арестовал Тухачевского, а также почти всех приближенных к нему штабистов, некоторые из которых, как выяснилось, в прежние годы служили вместе с Алексеем Петровским и учились с ним в академии. Чтобы чувствовать себя в безопасности, Ежову было необходимо скомпрометировать нашу группу, лишить ее доверия вождя, и он принялся выбивать показания на допросах. Против Кондратьева напрямую у него аргументов не было, против меня — тоже. Конечно, можно было обвинить меня в том, что я иностранная шпионка, но Сталин потребовал бы доказательств, потому что хорошо помнил, что я начинала работать с Дзержинским. Феликс лично занимался мной, а Дзержинскому Иосиф Виссарионович был обязан своим приходом к власти. Без доказательств никакие обвинения против меня не подействовали. А собирать их, даже если сфабриковать — нужно время: подобрать людей, которые станут свидетелями, надо еще заставить их действовать по указке. Все — непросто. А главное — долго, а Ежову надо быстро, иначе слетит с кресла, и грозит не просто ссылка, а скорее всего расстрел за провокационную деятельность.

Самым слабым звеном в нашей группе оказался Петровский. Ежов получил-таки свидетельства против него от его бывших сослуживцев и обвинил в шпионаже, как всех прочих, проходивших по делу Тухачевского. Косвенно такое обвинение, конечно, задевало и начальника Алексея, Кондратьева, который, как известно, поддерживал с Петровским связи со времени Гражданской войны, и меня, его жену.

Через десять дней после ареста группы Тухачевского к нам в квартиру на Тверскую прибыл наряд ГПУ, Алексею приказали собраться и следовать за ними. Хотели сразу забрать и меня, но Алексей предъявил им документ о разводе, полученный всего лишь за день до ареста. Я больше не была ему женой, только сожительницей. Поэтому Ежову пришлось еще «поработать», чтобы добиться цели. На следующий день арестовали и Кондратьева.

Наступило очень трудное, темное время. Только когда я осталась одна, поняла, что до сих пор еще по-настоящему не знала одиночества. Тем не менее собрав волю в кулак, я пыталась помочь тем, кого любила, тем, кто помогал мне. Я продолжала борьбу с Ежовым, отдавая себе отчет, что в этой схватке проигравший не может рассчитывать на пощаду, его ждет смерть.

Дело Тухачевского раскручивалось. Готовился громкий процесс. Я не сомневалась, что Ежов действует столь дерзко не только из страха, у него существуют покровители, предпочитающие оставаться за кулисами. Это борьба не только за влияние на вождя, это поворотный момент всей истории России. Чья точка зрения восторжествует: та, которая приведет страну в ряды второстепенных, отсталых государств, или иная, способная сделать государство Советов гегемоном на мировой арене?

За Ежовым стояли Ворошилов и Буденный, мне хорошо это было известно. Потому я пыталась создать им противовес, обратившись к трезвомыслящим военачальникам — Блюхеру и Жукову. Но оба отвернулись от меня. Они боялись открытого противостояния, боялись за свои посты да и за головы — в немалой степени. Осторожность не помогла Блюхеру — вскоре он последовал за Тухачевским, а Жукова спасла война, которая началась в тридцать девятом году. Она же положила конец господству Ежова в ГПУ.

Вскоре случилось то, о чем я уже упоминала, в Париже при загадочных обстоятельствах был убит мой агент Скоблин, а вслед за тем арестовали и меня. Ежов лично проводил допросы, и они были крайне унизительны.

И июня 1937 года бывший Маршал Советского Союза Михаил Тухачевский вместе с другими участниками «заговора» предстал перед судом, который проходил закрыто, в строжайшей тайне. В состав трибунала входили советские маршалы и высшие руководители Красной армии: Ворошилов, Буденный, Блюхер и другие. Ежов не преминул сообщить мне об этом на очередном допросе. Что я могла ответить? Я только криво улыбнулась. Улыбаться, как привычно, не позволяла разбитая, опухшая губа. Обвинительный акт против Тухачевского был подготовлен Военным Советом из означенных лиц и зачитан главным обвинителем Вышинским. Понимая, что его ожидает, Тухачевский пытался покончить с собой в камере, но ему помешали. Суд длился 11 часов и закончился в тот же день, в 9 часов вечера. В сообщении ТАСС говорилось, что все обвиняемые признали свою вину. Находясь в камере на Лубянке, я газет не читала и радио не слушала, функцию телеграфного агентства для меня исполнял сам начальник ГПУ. Он и сообщил мне о приговоре с плохо скрываемым удовольствием и торжеством. Для чтения обвинительного заключения потребовалось всего лишь двадцать минут. По приказанию Сталина, расстрельной командой руководил маршал Блюхер. Все кончилось в считанные часы, для всех.