Виктория Дьякова - Досье генерала Готтберга

Ежов предупреждение понял, тогда предпринял другой ход. Мой второй муж, теперь уже бывший, — Катерина Алексеевна вздохнула, — Алексей отказался от меня перед самым арестом, предчувствуя, что его ждет, надеясь, что меня не коснется кара, постигшая его. Но ошибся. Мой бывший муж хоть и был уже не юношей, — ему исполнилось тридцать шесть лет, — но все же привлек Ежова отменными, внешними данными. Как-то зазвав к себе, тот предложил Алексею «подурачиться», как он называл свои гомосексуальные утехи, и приказал раздеться донага. Алексей наотрез отказался. Возможно, тогда, возможно еще раньше, Ежов понял, что перед ним — враг или тот, кто сможет стать врагом, и от него надо избавляться. А заодно от его друга Кондратьева и женки аристократического происхождения. Как люди его психологического склада, Ежов запоминал даже самые мелкие обиды и мстил за них. Кроме того, он мечтал о неограниченной власти, о безграничном доверии вождя, а для этого ему нужен был громкий процесс, чтобы доказать свою верность и незаменимость. А под шумок избавиться от неугодных.

Известно, идею Ежову, не слишком умному от природы, подсказал Клим Ворошилов, тоже не семи пядей во лбу. Озабоченный тем, как бы избавиться от группы Тухачевского и жить спокойно, он шепнул Ежову: «Ты, Николаша, обрати внимание: Тухачевский-то в вожди метит, все одеяло на себя тянет». Ежов понял, что наверняка получит поддержку и начал действовать. Но он не учел многого, в частности того, что Сталин со вниманием относился к моей деятельности, поскольку справедливо полагал, что я знаю бывшую белогвардейскую среду куда лучше прочих. Именно Сталин решил послать меня эмиссаром в Прагу. Для Ежова такое решение вождя было, что удар грома посреди ясного неба. Задействовав Скоблина, он считал, что скомпрометировал меня бесповоротно, но Сталин не торопился довериться его заключениям, желая во всем разобраться сам.

Ежов понимал, что стоит на грани краха. Скоблин, которого я знала с юных лет, не станет кривить душой. Увидевшись со мной, он все выложит, как на духу. И тогда борьба из подковерной обратится в явную, и еще неизвестно, кто перетянет. Ежов не отличался отвагой и смелостью, предпочитая ловить рыбку в мутной воде. Так и случилось.

Бывший царский генерал не стал ничего скрывать от бывшей княгини Белозерской. Я обещала ему защиту перед руководством, но мы оба не подозревали, что судьба уже включила нам прощальный обратный отсчет времени. Спустя полгода после нашей встречи генерал Скоблин был убит при невыясненных обстоятельствах. Узнав об этом и желая разобраться с делом, я сама подверглась аресту, так как убийство Скоблина было использовано как предлог.

Тем временем переговоры о досье Тухачевского переместились из Праги в Берлин, к ним присоединились высшие бонзы нацисткой эсэсовской разведки — Гейдрих и Шелленберг. Простившись со Скоблиным и даже не догадываясь, что вижу его в последний раз, я отправилась туда. По легенде, я ехала, как супруга одного из дипломатов, однако немцы, конечно же, ни мгновения не имели сомнения на мой счет — кто я есть. За мной сразу же установили слежку. Более того, я вскоре поняла, что следили за мной не только они: Ежов прислал в Берлин своих представителей, чтобы держать ситуацию под контролем, и они предъявили свои права. Конечно, их допустили. Затевать свару на глазах иностранной спецслужбы было бы верхом легкомыслия. Единственное, в чем между мной и людьми Ежова не было противоречий, так это в цели нашей встречи с немцами. Досье на Тухачевского необходимо было получить в руки, а в Москве уже решать, что с ним дальше делать. Нельзя было допустить, чтобы Гейдрих и Шелленберг торговались своей подделкой с другими спецслужбами, с англичанами, например, весьма заинтересованными в приобретении компромата на советских военачальников. Наверное, они ожидали, что мы станем упирать на политические мотивы, но я спросила сразу, получив, конечно, предварительное согласие Центра — во сколько они оценивают данные, которые предлагают, в марках, в долларах, в рублях золотом? Мы купим. Полагая, что советская сторона не слишком искушена в искусстве торга, они были ошарашены. Немцы не ожидали, что мы сразу, как говорится, возьмем быка за рога. Но Гейдрих не растерялся, назвав сумму весьма приличную — три миллиона рублей золотом.

Они получили все, и сразу. Лишь бы не «сорили» по Европе, распространяя ненужные слухи. Теперь, заикнись СД, что имеют компромат на маршала Тухачевского, в ответ немедленно последовало бы опровержение, вполне оправданное — раз компромат куплен, значит, его больше нет. Мы переписали все номера купюр, что оказалось весьма не лишним в дальнейшим — по ним теперь очень часто выискивают немецких агентов в нашем тылу, которых снабжают деньгами из выплаченной тогда суммы. И насколько мне известно, они неплохо ловятся.