Павел Шестаков - Взрыв

О поступках этих людей создателям будущего фильма известно лишь в общих чертах по скупым свидетельствам документов и немногим экспонатам в местных мемориальных музеях. Поступки героев фильма предстоит еще одухотворить мыслью и чувством. И немалую, хотя подчас и незаметную, роль в этом играет один из персонажей романа, который связывает в повествовании прошлое и настоящее. Скромный преподаватель немецкого языка и литературы Владимир Сергеевич Лаврентьев волею случая оказался свидетелем и споров о фильме, и первых съемок. Его ненавязчивые советы и пояснения, немногословные «штрихи к воспоминаниям» помогают «киношникам» рассеять бутафорский флер и приблизиться к постижению истины в жизни и в искусстве. Никто из новых знакомых Лаврентьева не подозревает, что в те самые дни, о которых призван взволнованно рассказать фильм, он, недавний школьник, ставший разведчиком, служил в местном гестапо и хорошо знал героев подполья. Звали его тогда унтерштурмфюрер Отто, и ему не исполнилось еще двадцати двух лет.

Воскресшие в воспоминаниях Лаврентьева события героической деятельности подпольщиков корректируют строки сценария фильма, облекают их в живую плоть, подобно стрелке компаса указывают верное направление творческого поиска, отделяют истину от фальши, правду героического времени от наивных представлений о нем. И уже не в набивших оскомину жестких рамках кинематографического штампа, а в их истинном свете все явственнее обозначаются дорогие черты прекрасного духовного мира героев — подпольщиков.

Лаврентьев, должно быть, внутренне усмехнулся, слушая разглагольствования режиссера о Шумове — «молчаливом одиноком ковбое». В его памяти запечатлелся совсем другой человек.

«Во внешности Шумова не было ничего героического. У него было простое, грустноватое лицо человека, которому нечасто приходится смеяться. Кроме того, ему уже стукнуло сорок, а в то время сорокалетние выглядели постарше нынешних, что все еще числятся, да и сами себя неизвестно почему принимают за молодых. И даже теперь, когда Лаврентьев был на полтора десятка лет старше погибшего Шумова, тот не вспоминался ему молодым, а тем более лихим и отважным. Он был иным, был человеком долга, а это совсем другое, это не так-то легко читается на лице».

В восприятии Лаврентьева Шумов предстает прежде всего как человек цельный и верный долгу, как солдат в том лучшем смысле, который вкладывают в это слово, когда обнажают голову у скромного обелиска.

И еще одно драгоценное качество Шумова благодарно отмечает Лаврентьев — его истинную человечность, всегдашнюю готовность прийти на помощь товарищу. Это он, Шумов, поддерживал участливым словом в трудные минуты его, почти мальчишку, взвалившего на свои плечи непосильную ношу разведчика, вынужденного каждый день улыбаться палачам. Это Шумов нашел путь к сердцам отца и сына Пряхиных, вошедших в его группу. И погиб Шумов потому, что попытался спасти молодую красивую Веру Одинцову, легко и бездумно покатившуюся вниз, развлекавшую своими песенками пьяных гитлеровских вояк. Солдатский долг, действенная человечность Шумова закономерно вели к его «звездному часу», к подвигу во имя Родины. Уже не оставалось времени на спасение, и Андрей Шумов в подвале городского театра соединил контакты глубоко упрятанной мины, взорвав вместе с собой сотни фашистских офицеров.

Хотелось бы отметить существенную особенность романа «Взрыв» — его скрытую полемичность по отношению к устоявшимся уже в литературе и искусстве привычным сюжетным ходам и чертам характеров героев. Не случайно в романе упоминаются имена Клосса и Штирлица, романтизированных героев-разведчиков, которым удаются самые рискованные предприятия. Совсем в ином ключе рисуется Лаврентьев. Упор в обрисовке этого характера сделан не на внешние проявления его разведывательской работы, а на внутреннее состояние героя, на ту колоссальную психологическую нагрузку, которой он испытывается каждодневно. А эта нагрузка требует огромных внутренних сил. Как и Шумов, Лаврентьев прежде всего человек долга, понимающий, что его Сталинград здесь, в оккупированном южном городе, в гестапо. Тяжкие испытания уготовила ему судьба. Во имя долга он вынес эти испытания. И как старый солдат, носящий рядом с сердцем осколок вражеского снаряда, Лаврентьев носит в своем сердце самое горькое свое воспоминание о том, как в силу неумолимых обстоятельств он вынужден был застрелить схваченную гестапо юную подпольщицу Лену Воздвиженскую. «Мы не от старости умрем, от старых ран умрем». Вот и герой «Взрыва» умирает в финале романа от старой раны, умирает скоропостижно, как говорили в старину, от разрыва сердца.