Олег Курылев - Суд над победителем

30 ноября в течение нескольких часов маневровые паровозы, пыхтя и посвистывая, вкатывали вагоны с «туристами», как неофициально называли интернированных немцев чиновники шведского МИДа, прямо на грузовую пристань Треллеборга. Пространство вокруг было плотно оцеплено войсками и полицией, свезенной сюда со всех ленов южной Швеции. Несмотря на позднюю осень, день выдался достаточно теплым. Процедура передачи обещала затянуться на долгие часы, и сотни немцев уселись прямо на бетон пристани, подложив под себя кто одеяло, кто шинель. Три тысячи человек с тоской поглядывали на высокий борт теплохода и отворачивались. Где тот король, которого они славили всего три дня назад, и где тот Бог, который, если верить надписям на пряжках их поясных ремней, всегда был с ними.

Сразу по прибытии первой партии интернированных началась их передача. Здесь уже не было того сопротивления, что в лагерях; немцы, сломленные за последние дни морально и ослабленные бесполезной предшествующей голодовкой, осознали его бессмысленность, смирившись с неизбежным. Но и тут, чтобы только досадить шведам, время от времени возникали сцепки согнутыми в локтях руками. Стиснув зубы, немцы упирались, не произнося ни слова. Уже поднаторевшие в своем деле полицейские вдвоем или втроем отрывали очередного сопротивляющегося от живой «изгороди», нещадно колашматя по его рукам дубинками. Один из немцев при всех сорвал с себя куртку вместе с рубахой и полоснул припрятанным ножом сначала по своей руке, потом по животу. Другой возле самого трапа, ведущего на борт советского теплохода, вырвался и бросился в воду, в узкую щель между высоким бортом теплохода и бетоном причальной стенки. Некоторым приходилось заламывать руки за спину, высоко их задирать и на полусогнутых ногах, в такой унизительно-беспомощной позе вести по сходням на борт «Кубани». Но все это не носило массового характера. Большинство были покорны, и, когда подходила их очередь, они не доставляли хлопот.

Уставшие от многочасового ожидания советские солдаты и офицеры равнодушно наблюдали за происходящим сверху, принципиально ни во что не вмешиваясь. Никто из них не только не сошел на берег, но даже не вышел за пределы борта своего судна на трап. Они демонстративно давали понять — все, что делается на шведской пристани, их не касается. Но, как только очередной бедолага ступал на край железной палубы, его принимали две пары цепких рук, и он тут же исчезал из поля зрения всех, кто наблюдал за ним снизу.

Перед тем как отправить интернированного на советский транспорт, его, как и в лагере, подводили к столу, за которым сидели три человека: полицейский офицер, инспектор Международного Комитета Красного Креста и представитель министерства иностранных дел. Рядом стояло несколько полицейских с автоматами и несколько человек в штатском. У арестанта забирали регистрационную карту шведского Красного Креста, сверяли ее с большим списком в толстой тетради, после чего в карте проставляли штамп с датой убытия и возвращали ее владельцу. С этой минуты он становился военнопленным, но было непонятно, оставался ли он после этого в поле зрения МККК [15] Международный Комитет Красного Креста. или нет.

Некоторое время Алекс издали пристально наблюдал за всем, что происходило возле стола регистрации. Он не заметил, чтобы кто-нибудь из находившихся там проявлял к подходящим к столу немцам дополнительный интерес, сверяясь, например, с каким-нибудь списком. Это означало, что больше никого уже не отсеивали.

— Смелей, смелей, — крича в рупор, призывал шведский офицер. — Первые займут лучшие места на этом комфортабельном судне, последним достанутся койки возле отхожего ведра.

Алекс протиснулся сквозь серую массу интернированных как можно дальше от глаз оцепления к оставленному на путях железнодорожному вагону. Убедившись, что его не могут заметить с борта русского транспорта, он расшнуровал и скинул солдатские ботинки, снял парусиновые штаны, смотал с шеи платок, прикрывавший белую рубашку, и незаметно повязал галстук. Надев извлеченные из мундирной сумки туфли, он быстро сбросил штормовку и преобразился в весьма опрятного господина, неизвестно как очутившегося среди сотен однообразно серых арестантов. Пригладив волосы и протерев щеки и шею одеколоном из маленького флакончика, он одернул свою светло-кремового цвета куртку, напоминавшую тропический френч времен англо-бурской войны, отряхнул брюки и начал быстро пробираться на свободное от людей место, сжимая в руке только шведско-английский разговорник. Он шел, перешагивая через ноги и вещи сидящих, с озабоченным видом сопроводителя груза, портового служащего, санитарного инспектора, кого угодно, только не кандидата в военнопленные.