Олег Курылев: Суд над победителем

Потом он узнал, что Генриетта Либехеншель скончалась в больнице от последствий кровоизлияния в мозг и что Джон Скеррит поручил одному из своих помощников организовать отправку тела в Германию и все связанное с последующими похоронами. Они отправились в Ульм, где у покойной проживали дальние родственники. Шарлотту в этой печальной поездке должна была сопровождать женщина, заботам которой ее поручил доктор Белл. Вернется ли она назад, было неизвестно.

Но она вернулась.

Воскресным утром 10 февраля пришел Скеррит.

— Ничего определенного, но надежда еще есть, — сказал он. — Бывает, что приговоренному к смерти сообщают о помиловании в день казни. Редко, но бывает.

— Вы встречались с королем? — спросил Алекс.

— Увы. Нам сказали, что его величество нездоров: что-то с легкими. Но мы разговаривали с принцессой Елизаветой, и этот разговор нас обнадежил. Послушайте, Алекс, я ведь привез сюда Шарлотту…

Сидевший на кровати Алекс порывисто встал и повернулся в сторону запертой двери.

— Она сама хотела меня увидеть? — спросил он с тревогой в голосе.

— Безусловно. Конечно, ей сейчас вдвойне тяжело, но по пути в Уондсворд она сказала мне, что теперь вы — самый дорогой для нее человек.

Алекс задохнулся от нахлынувших чувств:

— Она так сказала?

— Именно так. Еще она сказала, что без вас ее собственная жизнь будет ей не нужна.

Алекс снова сел, не в силах произнести что-либо еще.

— В вашем распоряжении один час, и за пять минут до истечения срока свидания в дверь постучат. Ее посещение администрация оформит как беседу со священником. Ну, вы готовы?

Он только кивнул. Скеррит подошел к двери, постучал и, когда та отворилась, вышел из камеры. Дверь снова захлопнулась. Минут пятнадцать Алекс стоял перед ней в ожидании. Что он передумал за эти минуты и мог ли он вообще о чем-либо думать? В его памяти всплывали образы далекого детства, настолько далекого, как если бы он был уже глубоким старцем. А ведь прошло немногим более десяти лет, но за эти годы сам мир изменился до неузнаваемости.

Наконец, он услыхал шаги и лязг засова. Шарлотта вошла в сопровождении женщины средних лет, которая придерживала ее за локоть и постоянно что-то тихо ей говорила. Алекс показал рукой на край аккуратно застеленной кровати, и женщина подвела и усадила на нее свою подопечную.

— Меня просили напомнить, что у вас не более часа,— вежливо сказала она по-немецки и вышла.

Алекс некоторое время молча смотрел на стройную молодую женщину в черном, облегающем талию платье. Она по-прежнему была в черных очках, сидела очень прямо, сложив кисти рук с длинными белыми пальцами на коленях. На вдовьем пальце он заметил тонкое обручальное кольцо. Уловив шорох, она повернула голову в его сторону и улыбнулась.

— Алекс, ты здесь? Почему ты молчишь?

Он подошел, сел рядом, порывисто схватив ее ладонь, так что от неожиданности она вздрогнула.

— Шарлотта, милая Шарлотта! Как же нам всем досталось. Как я благодарен тебе за тетрадь и за то, что ты вернулась. И вообще за все за все. И за то, что ты нашла Эйтеля…

Он продолжал говорить, то сжимая, то поглаживая ее ладонь, а она свободной рукой сняла очки и повернула к нему лицо. Алекс со страхом взглянул в ее глаза, опасаясь увидеть в них безжизненный мрак. Но слепоту выдавали лишь расширенные зрачки, не реагирующие на свет окна и не нуждающиеся более в фокусировке. Глаза были живыми, влажными, припухшими и покрасневшими от слез. Они не видели, но по-прежнему оставались лучшими выразителями всех человеческих чувств.

Она вынула свою ладонь из его рук, коснулась его предплечья, скользнула вверх и вот уже обеими ладонями с холодными подрагивающими пальцами прикоснулась к его лицу. Он замер, боясь пошелохнуться.

— Не плачь, Алекс, все будет хорошо. Мне обещали.

— Да, да, я знаю.

Минут через пять, когда первые волнения улеглись, и они, осознав, что нужно успеть многое сказать, стали посвящать друг друга в самое главное, что казалось каждому из них в эту минуту, и посторонний мало что понял бы из этого их сбивчивого разговора. Из-за ограниченности времени они не могли позволить себе предаваться воспоминаниям и поочередно делились тем, чего один из них не мог знать про другого.

— Ты знаешь, Шарлотта, а ведь мы с Эйтелем оба были влюблены в тебя, — признался Алекс. — Брат, конечно, скрывал от меня, но я все видел и сильно переживал.

— Насчет тебя у меня не было сомнений, а вот Эйтель… — она в смущении отвернула лицо. — Он признался мне в любви, когда уезжал на фронт. А потом на несколько лет уехала я. Когда я возвращалась в Дрезден, не было его, а когда приезжал он, не было меня. А в сорок четвертом, после его ранения и после смерти моего папы, мы часто были поблизости, но очень редко рядом.