Олег Курылев - Победителей не судят

— Да, а что? — Гловер, в свою очередь, тоже внимательно посмотрел в глаза офицера. — Вам все-таки что-то известно, Шеллен?

— Сэр, вы лично видели эти деньги?

— Разумеется! «Хорьки» тыкали бумажкой мне прямо в лицо.

— Как выглядела купюра?… Подождите… сэр, постарайтесь вспомнить…

Макс Гловер хотел было уже вспылить, но почувствовал, что Шеллен задает свои вопросы неспроста. Он задумался.

— Такая серая… почти новая… с одного края немного обожжена…

— Вот! — едва не закричал Алекс. — Уголки обгорели, причем немного, что означает, что банкнота находилась в одной толстой пачке. Сэр, нужно немедленно позвать сюда Осмерта!

— Осмерта? — удивился Гловер. — Для чего? Впрочем, его все равно нет.

— Как нет?

— Заболел и отправлен в базовый госпиталь…

— Когда? — вскричал Алекс.

— Как раз в то утро, пятого. Слушайте, Шеллен, давайте-ка уже выкладывайте все, что знаете, черт бы вас побрал!

Алекс рассказал все, что знал про деньги, про взаимоотношения Каспера и Осмерта, включая историю с закрытым краном топливного бака.

— Да-а, — покачал головой Гловер. — Час от часу не легче. Ну и что теперь прикажешь делать? Чтобы разоблачить этого прохвоста, придется рассказать о том, как ты ему помог с этими деньгами. Тебя самого тут же поставят к стенке. А других доказательств у нас нет. Немцы решат, что мы сваливаем вину на Осмерта только потому, что его сейчас нет поблизости.

— Как же быть?

Гловер покачал головой.

— У меня плохие предчувствия, — произнес он после долгого молчания. — Завтра по этому случаю должен приехать комендант. Я, конечно, сделаю все, что смогу, но… но у меня очень плохие предчувствия.

Рано утром Алекс, Гловер и капеллан Борроуз были доставлены к месту суда над мародерами. Их присутствие требовалось для соблюдения необходимых формальностей. Вообще-то для этого достаточно было и двоих, но Гловер настоял на третьем представителе от военнопленных, чтобы иметь независимого переводчика. Кандидатура Борроуза, чьи услуги как священника в данной ситуации были вполне уместны, возражений у немцев не вызвала.

Под присмотром охранника они долго ждали возле двухэтажного серого здания, на фасаде которого был растянут красный баннер со свастикой и где, по всей видимости, располагался один из партийных комиссариатов. Им не повезло: вместо Груберхайнера приехал его заместитель, человек абсолютно равнодушный к судьбе пленных. Он неплохо говорил по-английски и все время пытался прервать рассказ Гловера об обстоятельствах дела, а предложение флайт лейтенанта отказаться всем отрядом от ежемесячных выплат в обмен на жизнь их невиновного товарища встретил презрительной ухмылкой.

— Вам и так никто ничего не будет больше платить. И вы это знаете. И не надо здесь устраивать торг…

Попытки капеллана тоже ни к чему не привели. Майор с зелеными петлицами чиновника Люфтваффе сказал только, что он не судья и, тем более, не адвокат. Алекс Шеллен, попытавшийся было привести дополнительные доводы, получил приказ майора вообще не вмешиваться, иначе его отправят обратно в лагерь.

Когда их провели в зал суда, Каспер был уже там. Судьи — партийный ляйтер, полицейский офицер и пожилой человек в штатском сидели за общим столом. За исключением двух стоявших полицейских, все остальные, включая Каспера, разместились на скамьях напротив. Отсутствие представителей обвинения и защиты указывало на то, что это трибунал.

Ляйтер зачитал короткое обвинение, которое мужчина в штатском перевел на ломаный английский. Каспер не признал себя виновным. Он выглядел растерянным то ли от свалившегося на него несчастья, то ли от того, что неожиданно увидал своих.

Вызвали первого и, как выяснилось потом, единственного свидетеля, которого сочли нужным пригласить. Им оказался охранник Ганс Мёбиус, известный всем пленным под кличкой Гвоздодер. Поговаривали, что он — бывший вор-карманник, из тех, кого выпускали теперь из лагерей, чтобы подлатать прорехи Вермахта в самых его неприглядных местах. Худой, как жердь, с насупленными бровями на вечно не бритой физиономии и поредевшими от цинги или кастета неровными зубами, этот тип с первой минуты производил неприятное впечатление.

Со слов Мёбиуса выходило, что он некоторое время наблюдал за Уолбергом, а потом взял да и обыскал его. Трибунал был удовлетворен и собирался уже отпустить свидетеля, но Макс Гловер встал и попросил слова.

— Раз уж мы здесь, разрешите задать вопрос свидетелю, — спросил он через Алекса.