Олег Курылев - Победителей не судят

— Значит, у вас ни к кому нет претензий? — спросил полицейский.

— Ну конечно же ни к кому, — ответил Поль и отвернулся к стене.

Полицейский взял под козырек и удалился, а пострадавший, скрипнув зубами, принялся обдумывать план возмездия.

Через десять дней Генрих Поль выписался из клиники. Его ступни уже не болели, но все еще нуждались в мазях и повязках, страшно зудели, а дома еще и неприятно пахли. Тем не менее прохлаждаться далее в палате бок о бок с покрытыми струпьями и коростами «прокаженными» он не мог. Не потому, что брезговал, хотя и не без этого тоже, но по двум гораздо более серьезным причинам. Во-первых, дня через три-четыре возвращалась его жена, а во-вторых, назавтра намечался приезд в Дрезден его главного столичного шефа доктора Геббельса, и Полю, кровь из носу, нужно было присутствовать на официальной церемонии.

Купив новые сапоги на два размера больше предыдущих, он приковылял на службу. Немногочисленные сотрудники его подотдела были осведомлены, что их шеф ошпарил ноги, опрокинув на них кофейник с кипятком. Ничего удивительного, с кем не бывает, когда жена в отлучке. Они порывались навестить его в больнице, но он категорически запретил по телефону.

На другой день, морщась от донимавшего его зуда, Поль в числе многих ожидал у парадного подъезда на Гётештрассе. Йозеф Геббельс приехал в Дрезден по случаю открытия очередного Дома Литераторов — филиала Имперской Палаты Литературы при недавно созданном министерстве культуры и пропаганды. Приехав прямо с вокзала и сопровождаемый многочисленной свитой министерских чиновников, газетчиков, деятелей местного партаппарата во главе с гауляйтером, а также десятком мужчин в мундирах и аксельбантах и несколькими женщинами в длинных темных платьях, прихрамывающей походкой он медленно обходил прохладный вестибюль Дома, осматривая его обновленный, еще пахнувший сырой штукатуркой интерьер. Растения в кадках вдоль стен; ковровая дорожка, ведущая на широкую центральную лестницу; светильники из кованого железа, дающие красноватое факельное освещение. Вверху на стене слева — в строгих рамах портреты классиков германской литературы, справа — современные писатели. И те и другие тщательно отфильтрованы очистительным пламенем костров, вспыхнувших 10 мая прошлого года на университетских площадях и выжегших из немецкой писательской среды всякую скверну, после чего германская литература стала походить на обожженного паяльной лампой, ошпаренного кипятком и выскобленного острым ножом поросенка. Розовенького, но мертвого.

По одну руку от Геббельса неотлучно находился нынешний президент Палаты Ханс Блунк, автор нашумевшего «Народного рубежа», по другую — его конкурент и тезка Ханс Йост, выпустивший в прошлом году свою «Бессмертную мать». Улыбающийся Геббельс, которому эти двое беспрестанно что-то нашептывали, поднял глаза вверх и скользнул взглядом по портретам. Галерею современников открывал портрет фюрера, единственная книга которого по праву делала его главным писателем рейха. Картины висели достаточно высоко, и Геббельс, никогда особенно не жаловавшийся на зрение, прищурился. Какой странный портрет, подумал он, всматриваясь в знакомые черты вождя. Сколько экспрессии, какой смелый, на грани разнузданности мазок, придающий всему облику ярость неколебимого борца.

— Чья это работа? — тихо спросил он у Блунка.

— Сейчас уточню, господин рейхсминистр.

Взмахом руки Блунк подозвал кого-то из топтавшихся в сторонке.

— Это местный художник по фамилии Шеллен, господин рейхсминистр.

— Шеллен? Смело написано. Очень смело. Прямо-таки на грани.

— Совершенно с вами согласен, — Блунк замялся и полушепотом спросил: — Может, заменить?

— Не знаю. Посмотрим. В сущности таков он и есть, наш фюрер.

Экскурсия двинулась дальше. Вспышки блицев, скрип десятков сапог, шуршание платьев. Вестибюль опустел, и только один человек остался стоять, будто пригвожденный к полу. Задрав голову, он смотрел вверх и впервые самым натуральным образом не верил своим собственным глазам. Что это… как это? Это лее тот самый портрет из проклятой пьесы! Заменена только рама. Но каким образом он мог попасть на стену? Не получив на свой немой и безадресный вопрос ответа, он вдруг спохватился и, прихрамывая, как человек, изувечивший мозолями обе ноги, выбежал на улицу.

Генрих Поль остановил такси (до персонального авто он еще не дорос) и велел гнать на Шеффельгассе. Взбежав на второй этаж и отмахнувшись от секретаря, он отпер ключом свой кабинет и ринулся внутрь. Справа от окна, за длинной до самого пола шторой, должна была стоять эта пахнувшая подвальной сыростью мерзость в обшарпанной бутафорской раме. Но ее там не оказалось. Поль обшарил весь кабинет, заглянул в шкаф, за шкаф и под шкаф… Все. Мебели у него было немного, так что искать более было негде. На всякий случай он открыл дверцу стоявшей у стены слева от стола тумбочки, в которой портрет мог поместиться только в сложенном пополам виде. Тумбочка, предназначавшаяся для графина с водой и пары стаканов, была забита одним хламом. Выпив воды, Поль крикнул секретаря и повалился на стул.