Александр Марков - По обе линии фронта

— Можно мы снимем, как вы в машину садитесь?

— Да, только не показывайте номер.

Охрана стояла только при входе в здание, а возле подъезда — два «Мерседеса», чуть поновее тех, на которых обычно передвигались местные жители попроще. Этим машинам было лет по пятнадцать. Чиновник сел в первый «Мерседес». Тот сорвался с места, поднимая облачка пыли. Следом за ним двинулся другой «Мерседес», но на первой же развилке они разошлись в разные стороны.

— Конспираторы… — тихо сказал Илья.

— Фарид, ты не против, если мы немного в этом районе поснимаем? — спросил Сергей.

— Как я могу быть против? — ответил Фарид.

Высотки, этажей в десять, после обстрелов складывались в груды обломков, высотой всего лишь в два этажа. Там, где бомбы взрывались рядом с домами, из окон выбивало все стекла, через некоторые кварталы пройти было просто невозможно. Сергей не рискнул бы лезть через многометровые баррикады, перегораживающие улицу, потому что камень под его ногами мог обвалиться, осыпаться. Запросто можно было оказаться под многометровым слоем обломков, точно как те бедолаги, которых обстрел застал внутри теперь уже разрушенного здания. Спасатели в ярко-оранжевых куртках и красных касках спускали с поводков собак, посылая их искать людей в завалах, собаки нюхали воздух, тыкались носами в камни.

— Там есть люди, — сказал Фарид, словно понимая лай собак. — Еще живые люди. Но глубоко. Тяжело их достать будет.

На губах налипла противная бетонная пыль. Она въедалась в кожу, высушивала ее, скрипела на зубах, забивала рот и горло, дышать и глотать с каждой минутой становилось все труднее. В воздухе ощущался запах взрывчатки, а сладковатый запах смерти появится чуть позже, когда трупы людей, что лежат под обломками, начнут разлагаться.

Взрывами из окон выбивало стекла, а из квартир — двери и теперь их обитатели возвращались, заходили внутрь, выносили какие-то пожитки, грузили их в небольшие тележки, как мешочники, что ходят по улицам городов и скупают старье. Илья провожал их объективом камеры, пока они не скрывались за углом ближайшего здания. Кто-то подходил к Громову, жаловался на то, что вот теперь от мародеров квартиры совсем не защищены, но журналист знал, что это не совсем так, потому что по району ходили патрули и к развалинам подпускали только тех, кто прежде действительно там жил. С мародерами они, наверное, поступали по законам военного времени. Илье они разрешили забраться внутрь одного из зданий. Он поднялся на верхние этажи и снимал панораму улиц оттуда.

Громов старался заговорить с людьми, и никто от этого не отказывался. Отвечали охотно. Можно было даже ничего не спрашивать, а лишь подсунуть поближе к губам микрофон, или просто навести на человека камеру.

Мужчина показывал фотографии, на которых были запечатлены мальчик и девочка лет по десять-одиннадцать.

— Это дети моей сестры. Они в этом доме жили! — кричал мужчина, показывая на развалины. — Я не знаю, что с ними. Что этот маленький мальчик — «Хезболла»? Девочка — «Хезболла»? Израильтяне своими бомбежками добьются лишь того, что все ливанцы вступят в «Хезболлу»!

Они сняли разрушенное представительство «Мерседеса». Удивительно, но какой смысл открывать представительство фирмы, если здесь в ходу старые «Мерседесы»? Или этот офис как раз продавал антиквариат, а сотрудники искали машины по всему свету и привозили сюда? Теперь и не увидишь — какие модели были выставлены в салоне. Здание было легким, из стекла и металлических конструкций, с огромными витринами, от которых теперь почти ничего не осталось, а над грудами битого стекла и закрученного металла, возвышался погнутый знак «Мерседеса», чем-то похожий на могильный крест. Но под ним никого не было. Труп ночного охранника, погибшего во время обстрела, уже достали из-под завала.

— Хватит, — сказал наконец Громов.

Здесь можно было снимать бесконечно, до вечера, до ночи, а утром, после очередного обстрела пейзаж опять изменится.

Они сложили аппаратуру в багажник своей машины, довезли Фарида до конторы, потом поехали в гостиницу.

— Вот дядька разговорился, вот его понесло, — удивлялся на обратной дороге Илья, вспоминая интервью. — На кассете еще места много, но аккумулятор уже мигать стал, разрядился. Вот, думаю, сдохнет раньше времени, придется вас прерывать, менять его. А еще у меня ноги затекли стоять. Вы там сидели вдвоем, а я все время стоял за камерой, — подвел итог он, с таким выражением на лице, с каким в школе, наверное, читал стихи Маяковского «ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит буржуй».