Владимир Кошута - «Обезглавить». Адольф Гитлер

Она опустила руку в сумочку и с удивлением отметила, что ладонь привычно, словно бы специально тренированно, легла на рукоятку кухонного ножа, и вся она, до этого момента взволнованная беспокойством за судьбу заложников и быстрой ходьбой, ощутила себя сосредоточенно нацеленной на выполнение того, что задумала ранее.

Из дому она вышла и торопливо бежала по улицам Брюсселя не для того, чтобы явиться с повинной в военную комендатуру и сдаться на милость врага, а для того, чтобы продолжить свой бой с фашистами, который начала 8 декабря 1941 года на площади Порт де Намюр. Принимая сводки советского информационного бюро, она с жадностью ловила и впитывала каждое сообщение о мужестве советских воинов и поражалась теми, которые в безвыходном положении дрались до последнего патрона, до последнего дыхания, стремясь подороже продать свою жизнь. В часы раздумий над такими подвигами она примеряла себя к ним, спрашивая свою совесть, смогла бы поступить также? И сомневалась в такой способности. Ей казалось, что для этого надо обладать какими-то исключительными качествами, быть настоящим патриотом Родины. А кто она? Простая женщина — эмигрантка. Разве ее любовь к отчизне можно сравнить с любовью тех, кто родился и вырос в России, кто сыновние и дочерние чувства к ней впитал с молоком матери? Воспитанная за рубежом, в совершенно иной, часто враждебной по отношению к Советскому Союзу, среде, она полагала, что самой судьбой лишена многого, в том числе и права стать рядом с защитниками своего Отечества. Она спорила сама с собой, с собственной совестью, сомнениями и в этом споре исподволь, медленно и в тоже время настойчиво пробивалась и росла у нее вера в себя, внутренняя убежденность в том, что она поступает правильно, крепло сознание, что простая дочь России, волею судьбы оказавшаяся в Бельгии, нужна своему народу. Оттого-то, когда потребовалось, Марина нашла в себе силы убить Крюге, как нашла их теперь, чтобы решиться на убийство второго офицера. Она хорошо знала, что преднамеренно шла на смерть и, подобно тому, как на фронте в таких случаях поступали советские воины, хотела, чтобы фашисты дороже заплатили за ее жизнь.

Осторожно растолкав собравшихся, она протиснулась вперед, к краю тротуара. Изучающим взглядом окинула приближавшуюся колонну заложников, ее охрану, выбрала офицера, ближе других шедшего к тротуару, и не спускала с него цепкого взгляда.

Вскоре она поняла, что офицер больше наблюдал за порядком в колонне заложников, чем за толпой людей, растянувшейся по обеим сторонам улицы, мысленно она молила Бога, чтобы сравнявшись с нею, офицер также смотрел на обреченных и дал ей возможность в считанные доли секунды одолеть те четыре шага, которые будут разделять их. Познав и пережив страх и волнение первого убийства, на этот раз она чувствовала себя внутренне собранной, хладнокровно и расчетливо-поджидающей свою жертву.

С приближением процессии смолк гул голосов людей на тротуаре, и Марине показалось, что над всей улицей повисла похоронная, тягучая тишина, в которой с траурной отчетливостью раздавались усталые шаги заложников, двигавшихся к последней черте своей жизни. Мужчины на тротуарах сняли шляпы и низко склонили головы, словно просили у обреченных прощения за то, что ничем не могли помочь им. В переднем ряду многие женщины опустились на колени.

Опережая процессию, вдоль тротуаров шли родственники заложников — мужчины, женщины, старики и дети. Они не плакали, не кричали в отчаянии, как это часто бывает в таких случаях, а, уставившись на несчастных глазами, полными страха и боли, либо скорбно молчали, либо шептали молитвы, обращая взоры в холодное зимнее небо, к Богу, который был бессилен помочь им.

Наблюдая эту драматическую картину, Марина с обнаженной остротой второй раз за неделю после убийства Крюге почувствовала свою вину перед этими людьми. И хотя ощущение виновности столкнулось в ее сознании с недовольством тем, что еще никто из бельгийцев не последовал ее примеру, что даже сейчас толпа на тротуарах покорно склонила головы перед фашистами и не бросается на конвой, чтобы освободить заложников, все же она понимала, что теперь не время для горьких обид и справедливых упреков, что еще придет час, когда под ногами фашистов будет гореть бельгийская земля. К тому же она находила утешение в том, что вышла на улицы Брюсселя не только для того, чтобы убить второго фашиста, но и для того, чтобы этим примером еще раз напомнить бельгийцам о их долге перед королем, государством, наконец, чтобы свершить возмездие над фашистами за свою Родину.