Милош Крно - Лавина

— Herrgott, noch einmal! [40] Боже, опять! (нем.) — простонал он, лицо его вытянулось. Желчным тоном он добавил: — Полковник принимает меры к тому, чтобы выпустили каких-то авантюристов… Пардон, — поправился он, ухмыльнувшись уголками рта, — генерал. Господин генерал фон Биндер… По тону, каким были произнесены эти слова, Шульце понял, что майор завидует Биндеру, произведенному неделю назад в генералы. Он пожал плечами и тихим плаксивым голосом сказал:

— Не понимаю, не понимаю. Я ожидал, что повышение получите вы, господин майор. На месте фюрера…

Он недосказал, ибо фон Кессель расстроенно махнул рукой и пробормотал:

— Оставьте, Шульце. Вот увидите, кое-кто сломает себе шею, но это буду не я. — Ухмыльнувшись, он добавил: — И не вы, Шульце, вы дельный молодой человек. Ну а теперь займемся делом. Генерал предпринял кое-какие шаги в гестапо, этих людей наверняка выпустят. А декан поручился, что они будут помогать нам. Посмотрим… — Он уставился в пустоту, потом взял со стола хлыст и принялся похлестывать себя по голенищу вычищенного до блеска сапога. — Нет, — покачал он головой, и рот его остался на некоторое время открытым. — Мне пришла гениальная мысль. Пекаря оставьте на свободе…

Шульце выпучил на него глаза:

— Но, господин майор!..

— Помолчите! — отрезал фон Кессель. — У вас еще недостаточно опыта. Молодость, знаете ли, иногда мешает… Мы повторим то, что однажды уже проделали в Белоруссии. Само собой разумеется, я отдам вам приказ арестовать пекаря, но не сегодня и не завтра. Понимаете? Einmal [41] Как-нибудь (нем.). , — ткнул он пальцем в стол.

Шульце снова пожал плечами, и фон Кессель принялся что-то шептать ему, потом зажмурил глаз, нахмурил пересеченный черной повязкой лоб, встал со стула и, склонившись к старшему лейтенанту, снова принялся что-то шептать ему. Шульце рассмеялся, покачал толовой и произнес:

— Fabelhaft! [42] Колоссально! (нем.) Гениальная идея…

Фон Кессель стукнул кулаком по столу и закричал:

— Уничтожим их! Если не оружием, то так!

Он снова уселся на стул и строгим, но уже более спокойным голосом добавил:

— Постарайтесь, чтобы этот ваш, как его там…

— Богус, господин майор, Богус.

— Хорошо, чтобы этот Богус смог отвезти хлеб. Но охрану усильте, чтобы никто другой из села не вышел. Вы лично отвечаете за то, чтобы все прошло гладко.

Шульце был хорошим организатором, и уже через час он докладывал майору о результатах:

— Приказ выполнен. Хлеб выпекается.

Еще через четыре часа Шульце нашел майора на квартире Линцени и доложил: сын Богуса явился за хлебом с повозкой и в эту минуту он уже находится на пути в Дубравку.

Майор окинул его недоверчивым взглядом, как будто уколол шилом в лицо, и строго спросил:

— Никто ничего не заметил? Хорошо! Теперь конфискуйте весь хлеб из этого теста, который остался. Скажите, что это для солдат. — Майору показалось, что старший лейтенант не понимает смысла его приказа, поэтому он добавил — Не бойтесь, я не сентиментален. На население мне плевать. Важно, чтобы операция прошла успешно. Понимаете? Никто из местных людей ничего не должен заподозрить…

— Никто ничего и не заподозрит, — успокоил его Шульце, и лицо его просияло, как у человека, у которого вдруг перестали болеть зубы. Он был бесконечно рад, что майор доволен его «чистой» работой.

В политическом отношении фон Кессель был более активен, чем генерал. Шульце знал, что в молодости он занимал ведущее место в берлинской организации гитлерюгенда. У майора были тесные связи и с гестапо, поэтому Шульце уже давно делал ставку на майора, а не на генерала.

Гитлеровцы думали, что население слепо и глухо, и молчаливость людей принимали за покорность. Стоял светлый февральский день, и могло показаться, что вся Погорелая у немецкой комендатуры как на ладони. А ведь Погорелая отнюдь не была такой прозрачной, как воздух в лучах солнца. Люди не были ни слепыми, ни глухими, ни покорными. Немецкой комендатуре противостояла колоссальная сила, пока еще скрытая. Коммунистическая партия сплотила людей для борьбы с врагом, протянула крепкие нити к сердцам людей. И все эти нити сходились к Имро Поляку.

Едва воз с хлебом отправился из Погорелой, как к Марке Приесоловой прибежал запыхавшийся Людо Юраш. Он нашел ее в кухне. Тряхнув растрепанными волосами, он лукаво сверкнул глазами и затараторил:

— Я повсюду искал вас, тетя. Был у Яна Веверицы, а туда пришли немцы, все в доме перерыли. — Он оперся об угол стола и нагнулся к Приесоловой. — Ну а я смотрел через замочную скважину в пекарню и увидел, что там один немец что-то насыпал в тесто. Я-то ведь хорошо знаю, что там пекут для партизан.