Милош Крно - Лавина

Его полный любопытства взгляд остановился на лице отца. Интересно, долго ли отец еще протянет? Этот удар он перенес. Но сломали-то отцову елку, а его, Эрвина, стоит прочно. Так же, как стены замка. Это, пожалуй, предвестие того, что отец скоро уж не будет ему мешать.

Отец с сыном просидели до полуночи. Пришел доктор Главач. По его мнению, состояние здоровья Ондрея значительно улучшилось.

— Вы еще Эрвина переживете, пан фабрикант, — улыбнулся он, прощаясь. — Извините, но я спешу к этой Пучиковой. Вряд ли удастся помочь ей, — добавил он скорее про себя.

Утром Ондрей проснулся с тяжелой головой. Еще час он провел в полудреме, размышляя, что будет с его имуществом, удастся ли спасти его от коммунистов. Правой рукой он нащупал под подушкой револьвер и окинул взглядом лежащий в ногах портфель и блестящий сейф, от которого отражались солнечные лучи. Потом взял со стула лист бумаги, карандаш и принялся набрасывать завещание.

Нет, умирать он пока не собирается, об этом и говорить нечего, но порядок должен быть. Большими буквами, без наклона он написал:

«Супруге я завещаю сто тысяч. Петру Яншаку — восемьдесят тысяч. Мрвенте за верную службу — тысячу крон. Все остальное наследует мой сын Эрвин Захар. Я лишаю наследства Марию Захарову, мою дочь. Эрвин Захар будет наследником…»

Он вынимал из портфеля одну сберегательную книжку за другой, бумагу за бумагой и записывал цифры, которым не было конца.

Кто-то постучал в дверь. В кабинет, который стал сейчас и спальней Ондрея, вошел доктор Главач, а с ним какой-то толстенький, плешивый человечек.

— Это пан Щегол, — представил врач незнакомого, — из Кошице. Он принес вам кое-что от депутата Жабки.

Человечек почтительно улыбнулся, легонько пожал руку Ондрея и сказал:

— Пан депутат, мой хороший знакомый, просил меня, чтобы я передал вам вот это… — С этими словами он торжественно достал из кармана белый конверт, запечатанный сургучом. Ондрей нервно разорвал его и, удивленно подняв брови, достал два листа бумаги. На каждом из них сверху было напечатано: «Словацкий национальный совет». Ондрей скользнул взглядом по строчкам:

«Словацкий национальный совет подтверждает, что пан Ондрей Захар, фабрикант из Погорелой, патриотически поддерживал сопротивление против немецких оккупантов, в первую очередь тем, что в самые критические моменты бесстрашно, самоотверженно и бескорыстно снабжал повстанческую армию кожами. СНС требует, чтобы все военные и гражданские органы оказывали содействие названному».

Круглая печать и неразборчивая подпись.

Ондрей ухмыльнулся: все, значит, в порядке. Никто не может его в чем-либо упрекнуть. Пусть господа коммунисты составляют списки коллаборационистов, пусть. Его тоже хотели включить в их число. Руки коротки. Власти ему всегда помогали, поддержут и сейчас.

Он прищурил правый глаз и удовлетворенно улыбнулся, прочитав письмо, в котором Жабка сообщал ему, что за кожу, посланную Пудляком в Бистрицу, ему хорошо заплатят. Жабка советовал ему уменьшить число рабочих на фабрике в связи со слушком о национализации и вкладывать капитал в различные акции, в дома (будет, дескать, жилищный кризис) и в земельные участки. «Ну и не забудь послать требование о возмещении тебе убытков за все те товары, которые немцы у тебя «забрали».

Эти советы Жабка приписал после своей подписи, под большими буквами «PS», причем слово «забрали» взял в кавычки.

— Благодарю, — сказал Ондрей с самодовольным выражением на лице. — А как поживает пан депутат?

Человечек улыбнулся так же почтительно, как пять минут назад, и ответил:

— Очень хорошо. Он теперь большой господин. Вместе с правительством поедет в Братиславу, как только она будет освобождена.

Мишо Главачу не спалось, хотя за последние четыре дня он почти не сомкнул глаз. Ему захотелось повидать людей, поговорить с ними. Он оделся и вышел на улицу.

Во второй половине дня пришли две санитарные машины и забрали раненых партизан в больницу. Отец был тогда у Захара, а советский военный врач похвалил Мишо за то, что он хорошо заботился о раненых.

Солнце уже заходило за горы, и перед зданием сельской управы мигала одинокая позабытая лампа. По площади шел Янко. Голова втянута в плечи. Лицо парня бледно, а глаза запали.

Мишо положил Янко руку на плечо и тихим голосом проговорил:

— Янко, я так хотел спасти ее, но, поверь, это было невозможно…

Янко ничего не сказал в ответ, только молча сжал руку Мишо и поспешил за Светловым, Акакием и Феро Юрашем, направлявшимися в сельскую управу.