Александр Проханов - Седой солдат

Так звенел и стрекотал не мотор «тойоты», не дизель колесного трактора, не выхлопная труба трескучей моторикши, наполненной бородатыми вооруженными пассажирами. Так рокотал и позванивал двигатель вертолета, где в кабине в пятнистых комбинезонах и шлемах сидел экипаж, а в отсеке, уложив оружие на клепаный пол, разместилась досмотровая группа. Все они, родные, знакомые, узнаваемые в лицо, поднялись с аэродромного железа за казармами батальона, взлетели в зеленоватое вечернее небо, летают над рыжей долиной, начинающей краснеть от низкого солнца. Ищут, выглядывают, посланы им во спасение.

Оковалков выскочил из зарослей, стал шарить глазами в солнечной пустоте, стараясь отыскать среди слабого размытого по пространству звука его источник, малую темную точку.

Нашел. Потерял среди роящихся в глазах, бегающих соринок света. Выделил из этих ложных, мнимых, созданных пылью и влагой точек истинную — крохотное маковое зернышко, парящее над равниной. Увидел вторую точку, чуть выше. Вертолетная пара шла над «зеленкой» параллельно каналу. Майор возликовал и тут же испугался — вдруг уйдут по далекому курсу, исчезнут и их не заметят. Ибо близок вечер, исчерпан полетный день, баки пусты, стрелка топлива близится к красной отметке.

— Уйдут? — горестно выкрикнул Разумовский, держа на веревке плот. — Уходят?

Две темные крапинки замедлили скольжение по небу, остановились в развороте одна над другой, замерли. Майор понимал, что машины, совершая разворот, приближаются. Призывал их, мысленно выставлял им навстречу радиомаяк, палил сухой валежник, вздувал дым в небеса, пускал сигнальные ракеты. Не было дыма, костра, ядовито-оранжевого сигнального шлейфа, а только его умоляющие, привлекающие глаза, полувыжженные солнцем и гарью.

— Поворачивают!.. — ликовал издалека Разумовский. — На нас поворачивают!..

Вертолеты приблизились, развернулись, пошли в стороне вдоль канала, уже различимые, с капсулами фюзеляжей, стебельками хвостов, — две крылатые личинки, сносимые в струящемся небе.

Майор напряженно следил за ними, отпускал в сторону, понимая, что это обычный пролет над «зеленкой», прочесывание и просматривание, когда район нарезается на ломти и машины на разных высотах процеживают рельеф. Меняя курсы, сдвигаясь к каналу, они скоро пройдут над водой.

Разумовский, вытащив плот, пошел вдоль берега, туда, куда удалялись вертолеты, словно догонял их, боялся отпустить. В своих приспущенных обвислых шароварах, в тесной, натянутой на спине жилетке остановился, вытягивая шею на звук.

Вертолеты исчезли за волнистыми слоями неба, за косматыми зарослями, и майор опять испугался, что они не вернутся. Но звук держался, усиливался, наливался двойным рокотом, секущим посвистыванием. Передняя машина возникла над каналом, надвигаясь, увеличиваясь, надвигая пузырь кабины, солнечный рефлекс винта. С грохотом, звоном, подставляя пятнистый борт с цифрой «сорок четыре», проутюжила небо, выбрасывая прозрачную копоть. Вторая машина поодаль прикрывала ее.

— Сорок четвертый!.. — кричал Разумовский майору. — Ложкин, мать твою так!.. Нуты, рыжий, вали сюда! — махал он в небо, подзывая машину, где на кресле левого летчика сидел рыжий лупоглазый Ложкин, пьяница, бузотер, с кем в модуле дули спирт, резались в карты, слушали оглушительный «панасоник», зазывая на музыку соседок из женского модуля. — Ложкина Бог послал!..

Они оба махали, дергали вверх автоматы, чтобы быть видней и заметней. Звали пройдоху Ложкина — сейчас приземлится, раздувая воду и пыль, они втащат на борт драгоценный ящик, плюхнутся на лавки, и их унесет в небо, подальше от проклятой «зеленки», от ненужного плота и канала. Через двадцать минут окажутся в батальоне, среди своих, после всех потерь, потрясений.

Рев и стрекот винтов приближались, расширялись стальной воронкой. Из этой воронки над зарослями возник блестящий перепончатый пузырь вертолета, бритвенно-острый винт, подвески, колеса. Разумовский хватал небо руками, словно готов был принять на ладони спускавшуюся машину.

И оттуда, из грохота, из тени, заслонившей солнце, запульсировал курсовой пулемет. Очередь прошла у ног Разумовского, и дальше, по воде канала, прочеркнув его всплесками. Вертолет умчал свою тень, оставив Разумовского на солнечной пустоте у воды, по которой сносило след пулеметной очереди.

— Одежда!.. «Духовскую» одежду сними!.. — крикнул Оковалков, понимая, что летчик принял их за вооруженных моджахедов и готов их убить. Он отпрянул в заросли, стаскивая с себя рубаху, драные шаровары, надеясь, что Ложкин сквозь блистер разглядит их белобрысые головы.