Александр Проханов - Седой солдат

— Отставить стрельбу! — скомандовал он. — Хорош! Сгорим к черту! — Он кивнул на близкий трескучий огонь. — За мной бегом марш! — Достал на бегу мусульманские четки, кинул их в лунку рядом с китайскими гильзами. Они легли, глянцевитые, как виноградины, с мохнатой золотой кисточкой.

Цепочкой вдоль хрустящей занавески огня они пробежали по солончаку к откосу, где кончалась белая соль. Оковалков пропускал мимо себя солдат, отсылал их на гору и дальше, к дороге, где постреливали «бэтээры». Последним пробегал Разумовский. Нагнулся, вдавил в солончаковую корку черный душманский калош с сафьяновой красной начинкой.

— Теперь порядок! Пусть разбираются!

Оковалков, задержав на мгновение бегающие зрачки, запомнил: синее небо, золотая стена тростников, белая соль, и на ней — черный, с алой сердцевиной калош. Маленький осколок мира, залетевший случайно в память.

На трассе, куда они добежали, солдаты прикладывали к борту транспортера лист железа с драной закопченной дырой. Другой транспортер пятился кормой, и солдат держал на весу буксирный трос. Кругом было натоптано солдатскими ребристыми подошвами, мерцали гильзы «ага-эсов». И уже бинтовали солдату голову, капали кровью на лоб. Он ухмылялся, с ржавым бинтом усаживался в люк на виду. Другого солдата, отпускавшего шуточки, поднимали на броню, накладывали перевязь на грудь, кропили из банки.

— А ну дай сюда! — Крещеных отобрал у Щукина банку с остатками крови. Снял с солдата картуз, макнул в густую вязкую жижу и кинул картуз в кювет.

— Становись! — крикнул Оковалков, отделяя от общей толпы боевую группу. — За мной! С Богом!..

Группа цепочкой, с головными и тыловыми дозорами, соскользнула с трассы, устремилась к близким горам. Оковалков, достигая первой вершины, слыша, как позвякивает на спине у Щукина ствол «агаэса», оглянулся: два «бэтээра» медленно двигались, стянутые тросом. Солдаты облепили броню. Майор удовлетворенно подумал — колонна пройдет через город, мимо людных дуканов, народ увидит кровь на солдатских бинтах, капельницу в руках санинструктора. Через час на месте стрельбы окажутся осторожные легконогие разведчики. Увидят кровь на земле, соберут в горстку латунные гильзы, подхватят из лунки мусульманские четки. Унесут в отряд моджахедов весть о неведомой стычке, о потерях спецназа, о колонне, вернувшейся из неудачного рейда на базу.

Разумовский, перетянутый ремнями, навьюченный боекомплектом, отталкивался крепкой стопой. Улыбался сквозь усики. Думал о том же.

Они шли в вечерних горах среди бестравных степей и распадков. Майор торопил уходящее солнце, торопил приближение тьмы. Его глаза тревожно шарили по вершинам и склонам: не мелькнет ли белая ткань чалмы, не вспыхнет ли лучик металла. Он держался тенистых склонов, где серая, слабо пульсирующая цепочка людей начинала сливаться с горой. Пугался, когда выходили на озаренный откос, зная, что в последних лучах начинает мерцать и светиться каждый ствол или пряжка, браслет часов на запястье.

Они шли быстро, подрезая подошвы гор. Майор следил, чтобы в движении по склону не терялась высота. Временами извлекал из планшета карту, по компасу выставлял азимут, уточнял направление маршрута. Бодрые, неуставшие, они двигались плотно, слитно, шурша мелким гравием, позвякивая металлом.

Среди темных тенистых круч желтым клином возникла гора. Небо над ней по-вечернему зеленело. Высоко, крохотной серебряной точкой шел самолет. Слабый металлический звук оседал на откосы. Оковалков почувствовал, как его стиснутое ремнями и лямками тело прошло сквозь невесомую мембрану звука.

Он подумал о матери, как сидит в этот час за старой швейной машинкой, подталкивает осторожными пальцами ткань под иглу. Крохотные ломтики перламутра, инкрустированные в станину машины, переливаются у нее под руками. Испытал мгновенную нежность, страх за нее, и эта нежность и страх превратились в тревогу за людей. Он встал, пропуская мимо пружинящих навьюченных солдат: мешок на тощей спине новобранца Мануйлова, рацию за плечами у Петерса, гранатомет, надавивший на Бухова.

С ним поравнялся старлей Слобода. Угрюмо шагал, глядя под ноги. Вислые усы, набрякшая на лбу потная жила, кулак, вцепившийся в ремень автомата. Предчувствие по-прежнему томило его. Он тупо и покорно шел навстречу своей судьбе. Оковалков испытал к нему мгновенное сострадание, раскаяние за недавнюю грубость.

— А ведь правильно ты говорил, Слобода: надо строить в батальоне бассейн. Вернемся в грязи, в поту. После баньки так хорошо поплавать!