Иван Днестрянский - Раненый город

Нет у нее паспорта.

— На какой улице живешь? Назови адрес, а я тебе скажу, цел твой дом или нет.

Вместо ответа цыганка быстро растворяется в толпе. Кое-кто из сидящих рядом на чемоданах и слышавших разговор неподвижно, осуждающе ропщут. Обман! Вот так. Там, в Бендерах, старики-погорельцы на крохотной пенсии и действительно без куска хлеба и крова над головой, а здесь, прикрываясь их бедой, — цыганский бизнес. Да и те, кто уже готовился достать из карманов подаяние, а теперь качают головами, тоже думают не о чужой горькой судьбе, а о том, что из-за обмана чуть зря не расстались с парой обесценившихся фантиков. Им не нужно, и они не желают знать, что на самом деле происходило всего в ста двадцати километрах отсюда. Им не понять оставшейся там молчаливой, ничего не просящей скорби потерь. Они никогда не пойдут настоящей беде навстречу. Проще отдать пару карбованцев первой встречной мошеннице, чтобы после чувствовать себя жалостливыми и хорошими. Главное — не знать, что это была мошенница, иначе нечем будет гордиться и задавит жаба. Менее полугода назад я был столь наивен, что пытался рассказывать о Приднестровье чуть ли не каждому встречному. «А зачем нам это надо?» — гласил каждый второй ответ. Вновь испытанное отвращение помогает прийти в себя. Покинув вокзал, какое-то время брожу по этажам ЦУМа, а затем иду дальше в центр.

Прихваченные ранним октябрьским заморозком улицы… Старые, когда-то помпезные и красивые, да и теперь все еще впечатляющие дома местами зримо прогнили. Щерятся обнаженной дранкой и черными дырами крыши и карнизы над головой, а под ними спешат по своим делам бесцветные прохожие. Как плохие передвижные зоопарки, все в пристройках, решетках и клетушках, уродливые, пахнущие кошачьей и человеческой мочой одесские дворы. Когда-то давно они были чисты и дружны, знамениты и в песнях воспеты. То время ушло. Мой мир рухнул и покрывается коростой упадка. Лишь по самым престижным улицам мчатся вереницы диковинных прежде иномарок и сверкают витрины дорогих магазинов. Их владельцам претит дурной вид и плохой запах. Но деньги они качают здесь. И растут в лучших прибрежных местах «царские села».

Выбираюсь на проспект Мира. По сути, это не проспект, а старый бульвар, под деревьями которого пешеходная аллея и облысевшие клумбы, покрытые россыпью окатышей и наростов от выгула домашних собак. Беспризорные псы тоже тут. В конце аллеи невысокий, в виде надгробия, прямоугольник памятного камня. Подхожу и читаю потемневшую надпись: «Здесь 24–25 октября 1941 года, как и на других улицах, фашисты повесили группу мирных граждан-одесситов, взятых заложниками после взрыва партизанами и красноармейцами комендатуры на улице Маразлиевской. Вечная память погибшим!». И вокруг на маленькой истоптанной клумбе — собачье дерьмо. Пока стоял, подошла кудлатая псина, обнюхала угол камня и привычно подняла на него ногу.

Находящаяся в двух кварталах отсюда знаменитая в южном и блатном фольклорах Дерибасовская улица на вид не выделяется ничем. И пуст маленький горсад. В квартале за ним крутой спуск ведет в сторону порта и морского вокзала. Большая круглая клумба обреченно тянет к небу замерзающие цветы. И нечто, замеченное уголком глаза, заставляет остановить шаг. На обращенной к клумбе стене старого дома щерятся веера крупных, глубоких, почерневших от времени щербин. И вокруг клумбы — пустырь, кое-где перекрытый чуждыми старому центру сравнительно новыми небольшими постройками. Да ведь сюда упала бомба! И клумба разбита на месте бомбовой воронки. А на заделку следов от разлетевшихся осколков за много лет не стал тратить труда никто. Это маленькое открытие в месте, через которое я раньше много раз проходил, поражает.

Постояв несколько минут на холодном ветру у морвокзала, другим путем возвращаюсь наверх, в парк имени Шевченко. Оттуда растрескавшимися дорожками и лестницами спускаюсь на пляж. Иду вдоль моря, сколько хватает сил. Донельзя устав, посмотрел на часы. Ого сколько бродил, скоро темнеть начнет. Налетел порыв ветра. Пока двигался и мускулы выделяли тепло, было еще ничего, а остановился — сразу пронизал холод. Погода идет на мороз, а курточка легкая. Так и простуду схватить недолго. Пора выходить наверх. По приметам, это шестнадцатая станция Фонтана, пляж Золотой берег. Вот и одноименный ресторан. Но мусор вокруг золотом не искрит. На Золотом берегу дерьмо тоже убирать некому.

С таким взглядом на вещи одесситом не стать. И ничего с этим взглядом не поделаешь. Город и индивид смотрят друг на друга со стороны и не верят друг другу. В той части души, откуда гордо и уверенно поднималось «я», теперь горькие чувства потерявшего свой мир чужака.