Владимир Масян - Замкнутый круг

— Ты кто такой? — не выдержал молчания Сидор.

— Стисни зубы, — вместо ответа посоветовал старик. — Сейчас тянуть буду.

Черные и оранжевые, желтые и синие круги поплыли у сотника в глазах. Тело его импульсивно дернулось, и, чтобы не закричать, Сидор зажал себе рот ладонью.

Ефим, все так же сопя и хрипя прокуренными легкими, медленно, но старательно перевязал бедро широким полотном. Потрогал на крепость завязанные узелки, сказал как старому знакомому:

— Лежи так до ночи. Да не шевели ногой-то. А я тебе покаместь шину выстругаю. Хлеб вот и сальца кусочек в изголовье положу. А с куревом потерпеть придется.

И, не ожидая вопросов, опять закрыл яму хворостом.

Ночью Пацюк действительно перенес сотника в свою землянку. Обработал и перевязал рану, скрепив ногу выдолбленной шиной. Дал выпить кружку душистого крепкого самогона, накормил кашей.

— Доброе у тебя зелье, — чувствуя, как хмелеет, проговорил Сидор.

— Зелье пьяницы гонят, — степенно отвечал пасечник. — А у меня чистейшая медовуха. Сейчас еще полкружки — и будешь спать два дня кряду. Первейшее дело в твоем положении.

— За мной не пропадет, старик!

— Сказала Настя, як удастся! — тоненько хихикнул Ефим. — Спи.

Поначалу Сидора беспокоила молчаливая отстраненность старика. Не укладывалось в его привыкшем к подозрениям сознании, что пасечник ни о чем не расспрашивает, не интересуется намерениями и, что хуже всего, совершенно не опасается пришельца. Не очень-то охотно отвечал Ефим и на вопросы самого Сидора. И только однажды, когда речь зашла об Игнате Попятных, сотник, казалось, разгадал поведение пасечника.

— Давно ли ты его знаешь? — спрашивал Сидор.

— Как не знать? Восьмой десяток пошел, как эту земельку топчу. При мне, почитай, все село родилось. При мне и померла половина.

— А что за человек Игнат?

— Обыкновенный, божий человек.

— Я спрашиваю: хороший или плохой мужик? — не унимался сотник.

— Иисус Христос — судия наш. Призовет к себе, там и скажет, праведно ты жил на свете или нечестивцем.

— Говорят, что этот затворник служил советам?

— На все воля божья!

— Ты не юли, старик! Говори правду: служил или нет? — начинал злиться Сидор.

— А ты спытай его сам, — усмехнулся пасечник. — Лучше себя человека знает только господь наш Иисус. Сказано: не суди других, да и сам не судим будешь. Воистину так!

В другой раз сотник поинтересовался своим лечением.

— Недельки две полежишь с шиной, — прикинул Ефим. — Потом начнем класть солевые повязки.

— И когда я смогу встать?

— К яблочному спасу, думаю, на костыли тебя поставлю, — убежденно обещал старик.

— Ты с ума сошел, дед! — не на шутку переполошился сотник. — Мне нужно перебраться отсюда в лес.

— И адрес дашь? — лукавые огоньки, казалось, не покидали глаз Пацюка, когда он говорил с Сидором.

— Меня будут искать! — припугнул сотник.

— Уже ищут, — согласился Ефим, спокойно набивая трубку домашним табаком.

— Ты знаешь, кого я имею в виду!

— Бандитов, — смиренно отвечал пасечник.

На мгновение Сидор потерял дар речи. Потом спросил:

— Зачем же ты укрыл меня?

— Долг наш — помогать ближним. На все остальное — воля божья.

— И красным ты тоже помогал? — удивился сотник.

— И красным, и белым, и зеленым, и желтоблакитным. Каких только цветов и наций не перевидал я на своем веку. И везде человек немощен перед судьбой своей. В любом обличье алычен.

— В чем же тогда вера твоя?

— Только в господа нашего Иисуса Христа.

— Но ведь и мы воюем под знаменами Христа.

— Воевать за Иисуса Христа нельзя. За него надо молиться и с молитвой творить добро. Война — исчадье ада.

— Коммунисты тоже воюют, однако ты не называешь их бандитами.

— Коммунисты — безбожники. Душа их бродит в потемках.

Сидор засмеялся:

— А вот тут ты врешь, дед! Они очень хорошо видят, куда идут. И очень хорошо знают, чем можно поманить за собой народ. Я сам очевидец тому, как нищие отказывались от хлеба насущного, чтобы только жить с надеждой на райские кущи.

Ефим долго молча курил. Потом, покачивая головой, сказал:

— Заблуждение иногда хуже обмана. Но это все-таки заблуждение, а не обман.

— Мудрец! — Сотник откровенно враждебно оглядел сутулую фигурку пасечника. — Дурман твой евангельский вреднее речей коммунистов.

— Не один ты за хлеб-соль грозился убить меня, — угадал Ефим и, может быть, в первый раз внимательно оглядел пригретого человека.

«Чего это я язык распустил? — смикитил Сидор. — Выдаст, старый черт, краснопогонникам. — Но, подумав, успокоился: — Вера не позволит. Однако прикусить удила не мешает».