Владимир Масян - Замкнутый круг

«Но ведь когда появилась надежда выжить в том военном кошмаре, — сам себе возражал Борис, — в человеке словно проснулся его двойник, с довоенной памятью, довоенными чувствами, довоенными желаниями и переживаниями. Проснулся и заторопился доесть, допить, докурить, досмотреть, долюбить из того, что не успелось перед войной. Человек стал фанатично восполнять свои желания за счет воспоминаний. И тогда вернулись к нему во сне и грезах чистые, будто святые, образы родных и близких, дорогих и любимых. Память прочно очертила себе тот круг воспоминаний, который защищал человека от каждодневной боли, давал силы и надежду… Круг… У каждого был свой круг… У каждого и теперь свой круг. Замкнутый круг, если он до сих пор должен защищать страдальца от боли и крови, от смерти и презрения… И не так-то просто стереть его очертания…»

Пришла Степанида. Похудевшая, с сухим отчаянным блеском в глазах. Борис взял ее за руки, отвел подальше от кухни, где Кудлатый уже допивал водку и ворчал, что пить больше нечего.

— Устала? — Борис коснулся пальцами ее щеки.

— В городе полно солдат, — нарочито громко заговорила женщина, напряженно смотря через плечо Бориса на кухню. — Пришлось попетлять в проулках.

Боярчук сразу насторожился и тоже громко спросил:

— Что нужно передать Сидору? — И тихо, почти одними губами: — Говори, он не слышит. — И снова громко: — Нам пора уходить отсюда.

— Сведения, о которых спрашивал сотник, достать не удалось. Дьякон Митрофан Гнатюк переведен в областную тюрьму.

— Шалавы! — пьяно засмеялся в кухне Кудлатый. — Вот будет вам ужо перца под юбки!

— Тебя поняли, — тут же прошептала Степанида. — Через два дня на тридцать втором. Поезд в одиннадцать сорок.

Поняли! Он готов был броситься с объятиями к Степаниде, расцеловать ее. И только неузнаваемый, холодный взгляд женщины остановил его. Борис понял, что она пришла сюда не по своей воле.

— Ладно, — проговорил сдержанно Борис. — Живы будем, разберемся.

Догадавшись, о чем он, Степанида отвернулась.

Автоматная очередь прошила капитана Смолина от поясницы до затылка. По воле случая, тело его спасло от смерти оказавшегося под ним молодого бандеровца. Пули только вспороли тому левое плечо да напрочь отстригли левое ухо.

Теперь, с лицом белее бинтов на голове, он сидел в кабинете Ченцова и сухим горячечным полушепотом давал показания. Шрам на его бледной обескровленной щеке заметно кровоточил, и парень без конца промокал его рукавом, размазывая сукровицу по бороде и шее.

В кабинете, кроме Ченцова, были следователь Медведев и капитан Костерной. За спиной сидевшего посреди комнаты пленника расхаживал со стаканом остывшего чая в руках полковник Снегирев. Он был особенно раздражен тем, что у бандеровца не хватает сил говорить громко и внятно. Он же не разрешил позвать фельдшера, дабы не тратить время на пустяки.

Но Ченцов-то догадывался, что раздражение Снегирева вызвано только смертью капитана Смолина. Погиб автор послания в министерство, исчез главный свидетель. А вместе с ним растаяли надежды на самоопровержение, и полковник должен был выступать третейским судьей.

В честности Пашки Ченцов не сомневался. Но и знал, что такое нынче сражаться с бумажкой, которая в умелых руках могла стать «неопровержимыми доказательствами». Василий Васильевич почувствовал даже что-то вроде укора совести за то, что друг его попал в столь щекотливое положение.

— Итак, вы утверждаете, что не знали о цели посещения Сидором дома Игната Попятных, — продолжал спрашивать следователь Медведев.

— Сотник грозил из него душу выбить, если старик проговорился или донес красно… вам то есть.

— А о чем мог проговориться старик?

— Не знаю.

— А если подумать?

— Ей-боженьки, не знаю!

— Перекрестись! — попросил Костерной.

Бандеровец с тоской посмотрел на него и опустил глаза.

— Что же ты, сукин сын, нам голову морочишь? — не выдержал Снегирев. — Хочешь, чтобы тебя к стенке поставили?

Бандеровец невольно дернулся и съежился, но продолжал молчать.

— Скрывать факты в твоем положении глупо, — проговорил Ченцов. — Скоро мы и без тебя все узнаем. Но тогда тебе придется отвечать за измену родине и бандитизм по всей строгости закона, без скидок на твою молодость и политическую незрелость.

— А если… — в глазах парня появилась надежда.

— Суд учтет, сколь велико будет это «если»! — отрезал Снегирев, явно горя желанием съездить парню по шее. — Говори сейчас же!