Мирослава Томанова - Серебряная равнина

Ефимыч одобрительно закивал. Варвара, склонившись над шинелью Станека, задумчиво покачивала головой. Андрей Максимович правильно сказал: огромная решимость важнее автомата. На глаза навернулись слезы. Вспомнила родной дом: да, не каждый решится на такое.

— Ну уж оружие-то настоящий солдат себе раздобудет, правда ведь, товарищ старший лейтенант? — сказал Ефимыч.

Налили еще. Выпили и продолжали разговор.

— Военная профессия, — заметил Станек, — в самом деле не была моим идеалом. Никогда! У меня была другая страсть — музыка.

— Музыка? — так и подскочил Беляев.

— Да.

Как и предсказывал Ефимыч, из ненависти родилась любовь. Особенно теперь, когда выяснилось, что Станека и Беляева связывает не только общая фронтовая судьба. Тут уж беседы стало мало. Беляев запел — арию Онегина. От густого баритона Беляева землянка, казалось, вот-вот рассыплется. Висевшая над койкой каска задребезжала. Все вздрогнули и невольно посмотрели на перекрытия.

Ария неожиданно оборвалась — Беляев увидел во входном проеме землянки капитана.

Беляев и Федоров были односельчанами — оба владимирские. До войны их пути разошлись: Беляев очутился на сцене Ленинградской оперы, Дмитрий — в Горьком, где стал конструктором судовых двигателей. И вот война свела их снова. Бок о бок прошли они сквозь нелегкие бои, и давняя дружба их стала еще крепче. Но сегодня Беляев был огорчен поведением друга. Почему так неприветлив и даже резок был он с чехом?

— Что с тобой, Дмитрий? — Беляев потянул командира к Станеку. — Выпей с нами.

Дмитрий поднял на Беляева воспаленные глаза.

— Пейте сами! Не обращайте на меня внимания!

Беляев не уступал.

— Слышал бы ты, что он нам говорил. Этот человек музыкант, а сейчас вот воюет. Понимаешь, что это значит? Он — патриот! Я преклоняюсь перед ним. — Беляев протянул капитану флягу.

— Не хочу! — отрезал Дмитрий.

Станек встал.

— Я мог бы, товарищ капитан, — его голос звучал так же резко, — попросить у вас объяснения?

Федоров медленно обвел взглядом всех своих, потом тяжело посмотрел на Станека.

— Извините, но я ничего объяснять не буду! Варвара сказала:

— А надо бы, товарищ капитан!

— Ты-то помолчи! — напустился на нее капитан. — Я в советах такой женщины, как ты, не нуждаюсь. Сам знаю, что делать! Фронт — это не базар, где можно болтать о чем угодно.

Станек, не глядя на капитана, взял у Варвары шинель и направился к выходу.

Ефимыч на прощанье обнял его и расцеловал в обе щеки:

— Приходите к нам еще!

Когда Станек ушел, старик покосился на капитана и, словно извиняясь за теплое прощание с чехом, пробормотал:

— Они идут вместе с нами на Киев.

— Иных на аркане на фронт не затащишь, — сказала Варвара, — а этот пошел сам, по своей воле. Вот каким должен быть настоящий мужчина.

— И откуда у тебя такие речи? — спросил капитан с усмешкой.

— Отсюда! — Она приложила руку к груди. — Отсюда! Сердце мне подсказывает…

— Эх, отзывчивое же у тебя сердце, Варвара! — сказал капитан, поморщившись. — Если слушать только его, то знаешь, куда это приведет?!

Варвара вскинула голову, увенчанную тяжелой косой:

— Что вы меня все время черните! Что вы обо мне знаете?

— Знаю достаточно! Позоришь роту. Замужняя женщина, а сама со своим Петром Петровичем…

Варвара стиснула маленькие кулачки:

— Вам… вам следовало бы быть тактичнее по отношению ко мне. И к этому чеху тоже!

Станек сунул в полевую сумку выписки из плана связи, таблицы с позывными знаками и паролями и прочую документацию. Он решил не посылать все это, как обычно, со связным, а лично передать капитану Галиржу. Хотелось, кстати, взглянуть на нового помощника Галиржа, поручика Оту Вокроуглицкого, который только сегодня прибыл сюда через Москву из Англии.

Галирж и Вокроуглицкий были знакомы еще в Лондоне. Холостяк поручик бывал частым гостем в семье тестя Галиржа, до оккупации военного атташе, а теперь крупного работника министерства обороны, которое вместе с президентом Бенешем и правительством находилось в эмиграции в Лондоне.

Исключительность положения чехословацких соединений во время войны определялась, помимо всего прочего, тем обстоятельством, что в Англии был избыток офицеров и нехватка рядового состава, а на востоке наоборот.

Чехословацкое правительство в Лондоне с самого начала крайне неприязненно относилось к идее создания чехословацкого соединения на Востоке. Дав наконец после длительных переговоров на это согласие, оно всячески препятствовало введению свободовцев в боевые действия, желая видеть это соединение лишь символическим.