- А Кичкайлло-то повесишь?
- А как же я бефеля [70] Приказ - от немецкого «Befehl».
могу не выполнить? Мне еще жизнь дорога! Ясное дело, повешу, да еще толково: в одну секунду, чтоб не мучился. Но что б я сам, по своей воле, эту падаль на своего доктора натравил… Нет, этого ему не дождаться! И ты тоже не болтай. Все-таки мы еще люди.
- Да ясно не кунцы какие-нибудь… - подтвердил, зевая, второй.
- Ну, ладно, спи. Пойду на свой пост к…
Он назвал грубым словом уборную и встал, шурша сеном. Собеседник Бобакова повернулся на другой бок и вскоре захрапел.
Одной рукой я сжимал рукоятку револьвера, другой нос. Ну, герр Кунц, мы еще посмотрим, чья возьмет! Только бы мне не расчихаться.
Было уже далеко за полночь, когда я высунул голову из укрытия. Месяц вверху боролся с тучами, то погружаясь в них, то снова выплывая. Ночь дышала прохладой и покоем уснувшей деревни.
Я подтянулся на руках, поднял доску на петлях и влез в овин. С минуту я слушал: спят? Они преспокойно спали, зарывшись в сено. Я соскользнул вниз и ступил на утоптанную землю. Через полуприкрытые ворота узкая полоска лунного света падала прямо на шлем и шинель, висевшие на крючке для граблей.
Я надел шлем и шинель и, держа руки в карманах, пошел к уборной.
За ней, опершись о стенку, стоял с автоматом не то задумавшийся, не то засмотревшийся на что-то Бобаков. Подходя к нему, я не удержался и чихнул (руки-то ведь были в карманах!). Бобаков лениво обернулся и нехотя бросил:
- Чтой-то ты, Алешка, рассопливился так…
Вдруг он взглянул еще раз и отскочил, вскинув автомат.
- Владимир Лукич… - прошептал он с испугом.
Я стоял перед ним, словно призрак того времени, когда он был человеком, был военнопленным - как призрак родины.
- Ну что ж, Бобаков, стреляй! - медленно и тихо произнес я. - Обер награду даст.
- Уходите, Владимир Лукич… я ничего не скажу, идите…
- Нет, Бобаков, не уйду. Там, в лесу, наши ждут!
- Здесь? Наши?
- Да. Поляки и наши десантники. Я не могу им сказать, что вернул к жизни Бобакова для того, чтобы он стал палачом у Кунца. Я без тебя не вернусь!
- Вы ж меня убьете…
- Послушай. Тебе только один раз такая карта выпала, когда ты можешь вернуться. Выбирай: или стреляй, или подчиняйся моему приказу, советскому приказу!
Бобакова охватили сомнения. Нащупав в кармане курок пистолета, я ждал: если он поднимет автомат, я выстрелю в него несколько раз подряд и брошусь бежать. Но Бобаков, подняв руку, только глубже нахлобучил шлем.
- Эх… помирать, так с музыкой! Была не была. Веди, Владимир Лукич, только быстрей, а то Кунц ходит.
- Зачем?
- Посты проверяет. Только что у меня был, а теперь к тем, у плетня, отправился. Сейчас обратно пойдет.
- Идем!
Зная, что Кунц будет возвращаться по садовой тропинке, я хотел захватить его врасплох, выскочив на тропинку сзади, из-за колодезного сруба. Но Кунц появился перед нами прежде, чем мы успели спрятаться.
- Кто идет? - резко крикнул он.
- Бобаков, герр обер! - Бобаков и я вслед за ним вытянулись по стойке смирно.
- Что случилось? Почему по саду таскаешься?
- Герр обер, позвольте доложить…
Но тут я выскочил из-за Бобакова и направил на Кунца маузер:
- Открой рот, руки вверх! Бобаков, бери его оружие! Так, а теперь слушай, - выразительно засопел я по-немецки в ухо Кунца. - Мне нужен заложник, у тебя есть шанс вернуться. Но если ты пискнешь - станешь трупом! Веди его, Бобаков!
Бобаков взял его под руку, я приставил дуло пистолета к короткой шее, и мы двинулись так, словно трое бездельников после доброй пирушки.
Из-за плетня нас окликнул один из часовых.
- Мы идем в разведку. Не стрелять. Мы сейчас вернемся, - диктовал я Кунцу, сильнее прижимая к нему пистолет.
- Мы идем в разведку! Не стрелять, ребята, не стрелять… - покорно кричал Кунц.
На опушке нас могли перестрелять свои. «Наверно, наблюдают за усадьбой, - подумал я. - Увидят трех немцев и дадут короткую очередь».
- Эй вы там, охотники! - гаркнул я во всю глотку. - Ружья кверху: пленника тащим!
Я крикнул вовремя: не успели мы сделать по лесу и двух шагов, как навстречу нам выскочили сначала Юзек Кусаный, а потом Петрек со Станишем.
- Товарищ командир!..
- Тихо, ребята. Пленного скрутить, завязать ему глаза и марш в сторожку!
Ранним утром из лесу вышла рябая Красуля и, покачивая головой, опущенной в тяжких раздумьях, неторопливо, как всякая корова, шла по дороге в Дуды.
С извечной меланхолией обмахиваясь хвостом, она тащила на рогах странное сооружение из ветвей в виде виселицы с белым подвеском посредине.
Читать дальше