Анатолий Азольский - Кровь диверсантов

Я поскользнулся, упал, попытался встать и вдруг понял, что происходит со мною. Я был ранен. Меня ранило. В обе ноги. Еще там, в воздухе. Легко ранило, но потерял много крови.

О, великий и мудрый Чех! Не пропали его уроки, не напрасны были внушения его, не зря вселял он в нас уверенность.

Я немедленно встал – на обе ноги. Вызывая в памяти образы моей походки, как бы видя себя со стороны и подгоняя свои движения под образ, я сделал шаг, другой и – пошел свободно, легко, все волнения улеглись, голова заработала четко. Проверил оружие: автомат, две обоймы в запас, мой незаменимый «парабеллум», финка, гранаты. И жить можно, и сражаться можно. Фосфоресцирующие стрелки часов развернулись на два часа сорок три минуты. (Запомните это время!)

Полыхающее заревом небо погасло, пожар был потушен, стрельба унялась, лишь изредка для самоуспокоения выпускались автоматные очереди. Ни звездочки на небе, луна светила тускло, умирающе, я шел вдоль плетней, готовый спрятаться, едва появится кто-то; в это время суток в городе могли ходить только немцы, вооруженные немцы. Справа и слева – дома, одноэтажные и двухэтажные, обычные дома поселкового типа, кое-где в сараях шевелилась скотина, собаки не лаяли, они сдавленно поскуливали. Ни огонька в домах, ни одной лишней тени. Я выбирал цель, потому что ноги, я знал, двигаться и быть здоровыми могут только в движении к цели.

Выбрал: дом – с лестницей, приставленной к крыше. Как только взойдет солнце, роса испарится, уничтожив мой след, да и собаки у немцев были слабой выучки. Двигаясь, как мне представлялось, бесшумно, я добрался до выбранного дома и прильнул к стене. За нею тлела жизнь, там спали живые люди. Я забрался в чердачное окно. Все шло нормально. Теперь – перевязку, срочно.

Какое-то время я не двигался. Сидел, привалясь к печной трубе. Дважды начинал погружаться в беспамятство и выныривал из него. Ветер приподнимал полуоторванную железную кровлю и бил ею, надо мной и вокруг меня стонало, скрипело, ухало. Разрезал штаны – и на руки хлынула мокрота, кровь была липкой, боль сразу же прошила тело, зазвенев в голове, тяжелым накатом опустившись в первоисточник, в ноги. Наверное, я закричал.

И ни клочка бинта. Вся санитария осталась в Петелине. Обе раны были сквозными, скорее всего от одной автоматной пули, и она, войдя в правую ногу чуть выше колена и пронзив ее, ниже паха влетела в левую.

Тем не менее надо было перевязываться, и как можно скорее. Комбинезон распоролся легко, пять или шесть часов назад я вымылся в бане, нательная рубаха вполне сходила за перевязочный материал, я сбрасывал комбинезон, как змея кожу (с теми же страданиями), и рука натолкнулась на что-то, ни к оружию, ни к снаряжению вообще отношения не имеющего.

Связка писем от Этери! Я так и не отдал письма! И кому мог в этой спешке отдать?

Сжечь? Спрятать? Закопать в труху, которой осыпан был чердак для утепления? Но руки, руки! Их нельзя было грязнить!

Самой связкой я нащупал углубление в трубе и положил письма туда. Боль рванула тело, никак не опускалась в ноги, потом рывком скрутила их в стонущее сплетение. Я отвалился к трубе, чтобы передохнуть.

Передохнул. Стал искать куда-то пропавшую рубашку. Не нашел. Ноги ощущались – затаенной болью, саккумулированной, предупреждающей о губительности любых движений. И голова разламывалась, веки захлопнулись, едва я открыл глаза. Я задрал ее, голову, чтоб смотрелось, чтоб унялась непонятная боль, минутою раньше она отсутствовала. Увидел небо в разломе крыши, яркие звезды, ветер стих, ничто не колотило в железный барабан. Тишина. Крыша оказалась дырявой, небо заглядывало во все дыры, щели, прорехи и разломы, я просматривался со всех сторон и поэтому подтянулся к автомату, лежавшему справа.

Автомата не было. Ни справа, ни слева. Я стал шарить рукой вокруг себя и, шаря, коснулся ног.

Боль – это я ожидал. Но, кроме боли, другое ощутил я.

Ноги были перевязаны. Не рубахой, но и не бинтами. Неумело, но добротно.

Задумался. Если перевязывал я, то делал это в забытьи, что возможно: автоматизм движений и так далее, Чех толково объяснил нам этот механизм психомоторных действий. Предположим, в кармане нашелся какой-то заменитель бинта. Предположим также, что автомат я припрятал – тоже в полубеспамятстве, такое случается. Но на то и другое ушло бы время, сейчас должно быть утро, по небу же, по свечению звезд – до утра далеко… На часах же…

На часах было пятнадцать минут второго! Не могли же часы затикать в обратную сторону! Ведь сарай я покинул в два часа сорок три минуты!