Анатолий Азольский: Кровь диверсантов

Прощебетала трепушка. Они ведь, фронтовики-однополчане, на попоечке 9 мая ударились в воспоминания, и, видимо, Инна похвасталась: «А вот помните…» Двух дней не прошло со Дня Победы, а за тот же угловой столик сел Лукашин. Я глянул на него и подумал, как и много лет назад: бухгалтерские нарукавники ему были бы впору. Лишь дожевав отбивную и собрав вилкою зеленый горошек, он стронул меня с места движением пухлого пальчика.

– Веришь – не веришь, а я рад встрече. Буду краток: через сорок минут… нет, сорок пять я позвоню в КГБ. У тебя есть время. Кстати, с Бобриковым что-то неладное в Германии.

Время бежало быстро, вот уже и КГБ, а не МГБ. Ровно одиннадцать лет назад, 11 мая 1945 года, мы на долгие годы расстались с Алешей на Ляйпцигерштрассе. И встретимся ли еще?

Я исчез незаметно и пошел домой поцеловать на прощание Наташку. А там – Аня, спокойная, жестокая, расчетливая.

– Тебе надо уходить. И немедленно. Меня с утра послали брать интервью у какого-то Любарки, он тебя знает. И предупредил об аресте.

Она полезла в комод и из-под белья нижнего ящика достала «парабеллум», мой «парабеллум».

– Случайно получилось. На середине моста уже была, несла его в сумочке, потом решила проверить, не выброшу ли вместе с сумочкой какую-нибудь важную мелочь, и пистолет сунула в карман. Забыла, что ли… А сумочка полетела в воду. Вторично бросать что-либо – побоялась, дают же помилование висельнику, у которого веревка лопнула…

Это, пожалуй, и ко мне относилось. Как он, «парабеллум», ни в огне я не сгорел, ни в воде не утонул.

Я ушел, и во мне начинала разыгрываться «манана». По пологой спирали скатывался я в зеленую долину, и горы постепенно наращивали высоту своих заснеженных вершин, их белизна подкрашивалась голубоватым свечением купола неба, вдруг начавшего сжиматься, стекаться к центру, превращаясь в хрустальный ручеек мелодии, проводившей меня до поезда, и тот понесся в новую даль.