Генрих Гофман - Герои Таганрога

Крепись, мама! Береги здоровье ради Светланы.

Привет родным, близким. Привет Зине — моему другу. Товарищи наши имена не забудут. Гордись, мама!»

Ни мать Кузнецова, ни другие родители подпольщиков не знали, что третьим товарищем, который отправился на советский берег с Пазоном и Кузнецовым, был Виталий Мирохин.

Два дня просидели они в ржавых котлах за металлургическим заводом, не решаясь вернуться домой. А на третий, дождавшись ночи, ребята выбрались из котла и пошли в сторону Бессергеновки. Не доходя до населенного пункта, они спустились в овраг, вышли к морю и по горло в воде тихо побрели по мелководью вдоль берега.

Впереди, совсем рядом дробно выстукивали пулеметы.

Трассирующие пули светлячками впивались во тьму. Хотелось бежать бегом. Но движения сковывали волны.

Рассвет застал их всего в одном километре от передовых частей Советской Армии. Гитлеровцы обнаружили смельчаков. Пулеметная очередь просвистела над головами. Небольшие фонтанчики вздыбились вокруг.

Мирохин вскрикнул и ушел под воду.

Вступать в неравную перестрелку было бессмысленно. На открытой воде ребята являлись отличной мишенью. Кузнецов и Пазон подняли руки и устало потащились к берегу. Пазон незаметно выбросил пистолет. У Кузнецова оружия не было. На берегу их окружили гитлеровцы, а к вечеру доставили в городскую полицию.

Кузнецов и Пазон так и не узнали, что, подняв руки, отвлекли внимание немцев и этим спасли Мирохина, который всего лишь нырнул и отплыл в сторону. А когда поднялось солнце, он уже обнимал бойцов Советской Армии.

С тех пор как Анатолий Мещерин попал в полицию, Нонна Трофимова не могла успокоиться. Ее очень взволновали и испугали аресты Василия и Константина Афоновых, Вайса и других подпольщиков. Но Анатолий Мещерин стал для нее с некоторых пор не только школьным товарищем, не только другом по общей борьбе — она полюбила его.

Матери больше нравился Коля Кузнецов. Нонна как-то даже поспорила с нею.

— Толя, конечно, красивей, — улыбнувшись, сказала Лидия Владимировна. — А Коля хоть молчалив и, может быть, не так начитан, но я чувствую, что он сделал бы для тебя самое невозможное. Ты никогда не замечала, какие у него преданные глаза?

Да, Нонна, конечно, видела это, но, как говорится, сердцу не прикажешь, Нонна промолчала, и на том их разговор с матерью закончился.

Но когда начались аресты подпольщиков, Лидия Владимировна заметила какую-то непонятную ей грусть в глазах дочери.

— Что с тобой, девочка? — спросила она однажды вечером.

— Ничего, просто устала сегодня.

— Почему не видно твоих друзей?

Нонна пристально посмотрела на мать.

«Сказать или промолчать? Нет, пусть пока ничего не знает».

Только сегодня днем Нонна повстречала на улице мать Николая Кузнецова, и та сообщила ей об аресте сына. Весь вечер Нонна думала о своих друзьях.

Ей очень хотелось поделиться с матерью своим горем и страхами, но она промолчала,

Анатолий Мещерин не выдержал испытания. Когда следователь ударил его железной линейкой по голове, он закричал от боли и стал называть имена товарищей. Первой он выдал Нонну Трофимову.

Это случилось утром 28 мая. А днем Стоянов сам отправился в немецкую воинскую часть, где работала Нонна, и прямо оттуда увел девушку в полицию.

На первом допросе Нонна Трофимова отрицала все. Ночью ее поместили в общую женскую камеру.

На другой день капитан Брандт узнал об аресте Нонны. И он и другие офицеры германской тайной полиции, знакомые с ней, не могли поверить, что такая интеллигентная, мягкая и застенчивая с виду девушка была связана с подпольной организацией.

Брандт потребовал от Стоянова веских доказательств. Он и в мыслях не допускал, что его, старого, опытного гестаповца, водила за нос обыкновенная русская девчонка.

Для большей убедительности Стоянов распорядился выбить показания у Николая Кузнецова, на которого тоже ссылался Мещерин. Николая привязали к столбу и секли жгутами из телефонного провода. Он молчал. Тогда его подвесили за ноги на двух крючьях, вделанных в стену, и стали резать на спине ремни, разбили голову железной линейкой, но, почти теряя сознание, он настойчиво продолжал твердить:

— Нонна Трофимова мой школьный товарищ. Она ничего не знала о нашей деятельности.

Брандт только ухмылялся, выслушивая очередной доклад Стоянова. Он уже беседовал с матерью Нонны, которая приходила в полицию просить за дочь. Она уверяла, что Нонна не интересовалась политикой и не могла принимать участия в борьбе против немцев. Вилли Брандт и сам думал так же. Вспоминая вечера, проведенные у Трофимовых, разговоры с Нонной о музыке и литературе, о прелестях немецкого языка, он в душе посмеивался над подозрениями Стоянова. Но, не веря в виновность девушки, он решил сам побеседовать с ней, прежде чем освободить ее. Ему хотелось продемонстрировать перед Нонной справедливость и объективность германских властей.