Генрих Гофман - Герои Таганрога

Немедленно группа полицейских отправилась на Акушерскую улицу, в дом 63, где жили Перцевы. Перерыв всю квартиру, сарай, чердак и погреб, они нашли пулемет и шесть пулеметных дисков, одиннадцать русских винтовок, тридцать четыре гранаты и множество патронов.

Не выдержала пыток и мать Пазона. Она рассказала, где хранится оружие ее сына. А Василий Верановский решил обмануть следователя Ковалева. Он признался, что много оружия хранится у него дома, и согласился показать, где оно запрятано.

Взяв с собой двух полицейских и самого Верановского, Ковалев отправился к нему домой. Зайдя во двор, Верановский подошел к сараю, разгреб землю возле стены и достал свой пистолет. В следующее мгновение он выпрямился, направил пистолет на Ковалева и нажал курок. Но... выстрела не последовало. То ли отсырел патрон, то ли земля попала в боек. Поняв, что на пистолет рассчитывать не приходится, Верановский бросился бежать. Ковалев выпустил длинную очередь в спину убегающего подпольщика. Об этом происшествии Стоянов доложил капитану Брандту, когда тот зашел к нему в кабинет.

— Сколько оружия вы уже изъяли у этих бандитов? — спросил Брандт.

— Сейчас, минуточку, — Стоянов полез в ящик письменного стола и достал последнюю сводку, представленную Петровым. — Вот здесь все точно. На сегодняшний день имеем четыре пулемета, семнадцать автоматов, четырнадцать русских винтовок, девять пистолетов, сорок шесть ручных гранат, шестнадцать тысяч патронов и пять килограммов динамита, — прочитал он. — Больше пока ничего не обнаружено.

— Хорошо. Пора с ними кончать. Представьте список этих бандитов на решение в ГФП.

— Господин капитан! Мы еще не всех выловили. — Стоянов опять полез в стол. — Вот список тех, кто еще разыскивается.

Брандт взял бумагу из рук Стоянова, пробежал по ней глазами.

— Здесь всего девять человек. Оставьте их на свободе и установите за ними наблюдение. Они еще наведут нас и на других бандитов.

— Слушаюсь, господин капитан. — Стоянов склонил голову.

В первых числах июня следствие по делу подпольной организации было в основном закончено, и Брандт распорядился очистить камеры. В ночь на 12 июня гитлеровцы расстреляли в Петрушиной балке около ста участников таганрогского подполья. Руководителей и организаторов подпольных групп Брандт решил использовать в целях пропаганды.

В последнее время гитлеровцы изменили свое поведение в оккупированном городе. Они стали создавать видимость лояльного отношения к русским. Прекратились мордобои на улицах, германское командование наказывало солдат, которые самовольно отбирали у людей вещи. Словом, делалось все, чтобы завоевать симпатии местных жителей.

Многие попались на эту удочку. Даже роптавший на немцев Николай Кирсанов начал склоняться к признанию нового порядка. А его брат, Юрий, тот и вовсе забыл про свою обиду. Кустарные мастерские по починке примусов и замков давали немалый доход, и он мог наконец удовлетворить свою страсть и скупать золотые вещи, не жалея денег.

Теперь Брандт собирался продемонстрировать великодушие германского командования. Приговорив Василия Афонова и его основных помощников к смерти через повешение, он хотел помиловать их на базарной площади, перед виселицей, при скоплении публики. Он уже представлял, какой политический резонанс вызовет такой шаг германских властей. Конечно, помилование должно было произойти лишь в том случае, если главари городского подпольного штаба согласятся обратиться к жителям Таганрога с раскаянием и призывом к повиновению.

Руководителей подполья подвергли специальной обработке. Их уговаривали, угрожали виселицей, били, заставляли согласиться на этот пропагандистский трюк, задуманный капитаном Брандтом. Но советские патриоты держались стойко. Больше всех досталось братьям Афоновым, Сергею Вайсу, Пазону и Кузнецову. Последнего истязал тот самый следователь Ряузов, которого Шаров ранил ножом во время побега из полиции. Когда Кузнецова приносили в камеру, на нем не было живого места. Доктор Сармакешьян подолгу возился возле него, обмывая раны и ссадины.

Но после одной из пыток и сам Сармакешьян вернулся к товарищам с изуродованным и как-то странно перекошенным лицом. Он бормотал что-то невнятное, заговаривался. Утром выяснилось, что доктор сошел с ума.

Константин Афонов протянул ему ломоть хлеба, но Сармакешьян отстранил его руку и, пугливо озираясь по сторонам, отполз в дальний угол. Там он стал на колени, прижал к груди скомканный пиджак и, раскачиваясь, монотонно запел колыбельную песенку: