Леонид Острецов - Кому бесславие, кому бессмертие

Степан Михайлович, наверное, заждался его и не велит начинать. Старик порядок любит, да чтоб все вместе, организованно.

Под конец пути, преодолевая снежные заносы, Антон разогнал машину и врезался в рыхлый сугроб перед самой калиткой.

Тут же в облаке пара на мороз вышел профессор.

— Антон! Ну, что же вы так долго, дорогой мой?! — воскликнул он с укоризной. — Быстро к столу, быстро! Только вас и ждем.

— С Новым годом, Степан Михайлович!

Тепло гостиной ударило Антону в лицо, а там музыка из репродуктора, запахи табака и духов, переливы женского смеха и громкая путаница знакомых мужских голосов.

— Ну, Горин, наконец-то! Еще немного, и схлопотал бы ты у меня выговор с занесением, — пошутил Валентин, подтягивая галстук.

Видимо, по роду своей должности — секретаря партийной организации факультета — он всегда шутил с серьезным выражением лица.

— Степан Михайлович не начинает, пока нет полного состава, — продолжил он. — Вот мы и курим тут битый час.

Появился Сомов, с улыбкой и ожидаемым вопросом:

— Где шампанское?

— Здесь, в портфеле. Да, Серега, его можно охладить! У профессора в машине тепло как в бане.

— Некогда уже охлаждать. Есть хотим!

— О, «Цимлянское», — воскликнула Верочка. — Обожаю шипучие вина.

За ней подтянулись остальные.

— Антон, привет! Долго едешь.

— Зима, заносы.

— Гриша, налей ему водки с морозу.

— Говорит, не замерз.

— Все, молодые люди, за стол, за стол! — приказал профессор, потирая руки.

Ему было за семьдесят, но по внешнему виду никто не давал и шестидесяти пяти. Жизнерадостный, веселый человек, действительно считал себя молодым, и это всегда ощущали его бывшие ученики, а теперь коллеги.

В этот Новый год Степан Михайлович Кротов настойчиво собрал всех у себя на даче, так как был еще один повод — присуждение ему Сталинской премии за многолетний труд и достижения в советской исторической науке. С официальными лицами уже отмечено: подарки получены, поздравления отслушаны, завистливые взгляды отпарированы. Так что теперь пришло время отпраздновать душевно и по-простому, с друзьями и молодежью, которая чувствовала себя абсолютно комфортно рядом с семидесятилетним профессором и его близкими.

Вокруг большого овального стола задвигались стулья.

Под покровительством огромного розового абажура над блюдами с яствами, словно известная башня над Парижем, возвышался граненый запотевший графин. В центре расположился подрумяненный поросенок, вокруг приютились лосось, сазан и балтийские шпроты, тонко нарезанная буженина, заморские оливки, блюдо с вареным картофелем да блестящие соленые огурчики, с которых невозможно было не перевести взгляд обратно на графин. Среди всего этого изобилия тут и там торчали темно-зеленые шпили бутылок. Серебряной фольгой блестело «Шампанское», черным гранитом переливалось грузинское № 20, рубином искрилось молдавское «Абрау-каберне», а между халвой и мандаринами притулился неприглядный на вид, но знаменитый сорокапятиградусный марочный КВВК, выдержанный в нескончаемых горных подземельях далекой Армении.

Антон потянулся к алому островку лососевой икры, да еле успел — водка в рюмке и тост за уходящий год. Потянулся к огурцу — тост за профессора и историческую науку — не пропустить! Откинулся на спинку стула — за дружбу! за будущее! за прекрасных дам! А вот и полночь — выстрел. Ура! «Брызги шампанского» — танцы.

Профессор был уже навеселе и в который раз оправдывался за свой роскошный автомобиль:

— Друзья мои… да мне эта заграничная машина… Разве что сюда ездить, на дачу. Я и водить-то не умею. Негоже, говорит мне ректор, лауреату Сталинской премии в метро ездить. Есть разнарядка на новую машину — нельзя, говорит, отказываться. Ну, я развел руками — деньги же надо тратить…

Антон насытился и поднялся из-за стола. Туман в голове вызвал ощущение приближающегося счастья. Он накинул пальто и вышел на улицу.

Снег искрился под светящимися окнами и переливами уходил в сверкающую голубизну лунной ночи. Алкоголь грел изнутри, и Антон полной грудью вдохнул жгучего морозного воздуха.

За спиной открылась дверь и раздались голоса.

— История — профессия будущего, друзья мои! — воодушевленно говорил профессор.

— Знаем, знаем, Степан Михайлович, — отмахивался Валентин. — История есть наука, которая всех и вся выводит на чистую воду, — повторил он любимую фразу профессора.

— Да, если хотите! Все ошибки человечества она, родимая, в конечном итоге выставляет напоказ, чтобы мы с вами могли проанализировать их и не повторять.