Александр Лукин - Прерванный прыжок

— Откуда вы так хорошо знаете русский? — задавая этот вопрос, Кузнецов ничем не рисковал.

— Давно им занимаюсь, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли?

— Два-три слова. Я знаю лишь несколько десятков самых нужных готовых фраз — по военному разговорнику.

Фон Ортель понимающе кивнул.

— Могу похвастаться — говорю по-русски совершенно свободно. Имел случай не раз убедиться, что ни один Иван не отличит меня от своего компатриота. Разумеется, если на мне будет не эта форма…

Фон Ортель весело захохотал, а Кузнецов с ненавистью в душе покосился на серебряные петлицы эсэсовского мундира.

Посерьезнев, фон Ортель продолжал:

— Вы производите впечатление человека, который умеет хранить секреты. Так уж и быть, признаюсь вам, что я имел возможность перед войной два года прожить в Москве.

— Чем же вы там занимались?

— О! Отнюдь не помогал большевикам строить социализм.

— Понимаю… — протянул Кузнецов. — Значит, вы разведчик?

— Не старайтесь выглядеть вежливым, мой друг. Ведь про себя вы употребили другое слово: шпион. Не так ли?

Кузнецов в знак капитуляции шутливо поднял руки.

— От вас ничего невозможно утаить. Действительно, я именно так и подумал. Простите, но у нас, армейцев, эта профессия не в почете.

— И зря, — ничуть не обидевшись, сказал эсэсовец. — При всем уважении к вашим крестам могу держать пари, что я причинил большевикам больший урон, чем ваша рота.

О содержании этого разговора командование отряда сообщило в Москву.

Видимо, эсэсовец по-своему привязался к несколько наивному и простоватому фронтовику, проникся к нему доверием, а потому и перестал стесняться. Постепенно Кузнецов убедился, что фон Ортель, несмотря на свою кажущуюся привлекательность, человек страшный. Враг хитрый, коварный, беспощадный.

При этом Кузнецова изумляло, с какой резкостью, убийственным сарказмом отзывался фон Ортель о руководителях германского фашизма. Геббельса и Розенберга он без всякого почтения называл пустозвонами. Коха — трусом и вором. Геринга — зарвавшимся лавочником. Подслушай кто-нибудь их разговор — обоих ждала петля. Фон Ортель только хохотал:

— Что вы примолкли, мой друг? Думаете, провоцирую? Боитесь? Меня можете не бояться. Бойтесь энтузиастов без мундиров, я их сам боюсь…

Фон Ортель был абсолютным циником. Для него не существовало никаких убеждений. Он не верил ни в библейские догмы, ни в нацистскую идеологию.

— Это все для стада, — сказал он как-то, бросив небрежно на стол очередной номер «Фелькишер беобахтер». — Для толпы, способной на действия только тогда, когда ее толкает к этим действиям какой-нибудь доктор Геббельс.

— Но почему вы так же добросовестно служите фюреру и Германии, как и я, хотя и на другом поприще? — спросил Зйберт.

— А вот это уже деловой вопрос, — серьезно сказал фон Ортель. — Потому, что только с фюрером я могу добиться того, чего хочу. Потому, что меня удовлетворяют и его идеология, хотя я в нее не верю, и его методы, в которые я верю. Потому что мне это выгодно!

Подобная откровенность указывала на то, что фон Ортель был действительно заинтересован в привлечении боевого офицера к каким-то своим делам. И следовало ожидать, что он проявит свое расположение в чем-либо серьезном.

И штурмбаннфюрер сделал это.

…Никто из сотрудников рейхскомиссариата Украины не знал с достаточной достоверностью, что входит в круг служебных обязанностей майора Мартина Геттеля. Никто не мог похвастаться, что был у него не то что дома, но и в служебном кабинете. Геттель не впускал туда даже уборщицу и самолично возился с веником и совком.

Большую часть рабочего дня кабинет долговязого «рыжего майора» (так его называли за глаза) был закрыт на ключ, а его хозяин бродил вроде бы бесцельно по служебным помещениям, болтая с коллегами. Но и офицеры в более высоких чинах избегали, кроме как в случаях совсем уж крайней необходимости, обсуждать что-либо с Геттелем.

Несколько раз майор напрашивался проводить до дому Валю Довгер, мнимую невесту Зиберта. Общество Геттеля было мало приятно девушке, но она резонно рассудила, что не стоит высказывать свою неприязнь почти незнакомому офицеру, который, как было нетрудно догадаться, мог причинить серьезные неприятности и более крупным фигурам, чем скромная делопроизводительница рейхскомиссариата из фольксдойче. [7] Так на оккупированной территории гитлеровцы называли местных жителей немецкого происхождения. Гитлеровцы старались делать их своей опорой.