Бруно Апиц - В волчьей пасти

Одновременно с вылазкой на северном склоне начался штурм ворот.

Риоман, скрытый оконным стеклом, точно нацелив пулемет, вел настильный огонь по мосткам главной вышки. Разбитое стекло осыпало его осколками. Один из часовых был ранен. Взмахнув руками, он свалился на мостки. Остальные часовые пригнулись, напуганные внезапным шквалом.

Прошли лишь секунды, и из передних рядов бараков, подгоняемые собственными многоязычными боевыми кликами, выскочили сидевшие в засаде вооруженные люди — немцы, французы, чехи, голландцы. Все они помчались через апельплац.

Пулемет Риомана наносил свирепые удары по вышкам, расположенным с обеих сторон административного здания, и под фланговой защитой его очередей особые отряды лагерной охраны добрались до ворот. Ломами взломали они железные створки.

— Прекратить огонь! — крикнул Бохов Риоману, и пулемет мгновенно смолк.

Участники особых отрядов почти в тот же миг бросились к лестницам, которые вели на главную вышку, а сотни участников других групп, выбежав за распахнутые ворота, кинулись вправо и влево вдоль забора. Эсэсовцы бросали в них ручные гранаты, стреляли из пулеметов, но они, подобно роям шершней, врывались на вышки. Их боевые возгласы и грохот у забора — все это мешалось с шумом боя в окружающей местности. К небу взлетали буро-желтые грибы дыма. Самолет-наблюдатель показался снова, теперь он чертил медленные круги почти над самым лагерем. С высоты пикировали самолеты штурмовой авиации. Отчетливо слышались разрывы — самолеты обстреливали удиравшие фашистские танки.

Часовые, покинутые начальниками на произвол судьбы, растерявшись, не могли устоять перед натиском. Годами накоплявшаяся злоба заключенных таила в себе силу взрыва. Заклиненные между фронтом, теперь уже зримым, и тысячами разъяренных узников лагеря, чья боевая мощь возрастала с каждым захваченным карабином, с каждым выведенным из строя пулеметом, часовые уже не обладали решимостью, чтобы сопротивляться налетевшему на них вихрю.

Кто не успел убежать, тех брали в плен, кто не желал сдаваться, тех приканчивали. Боевые группы захватывали одну вышку за другой и тотчас ставили на них свои посты.

Внезапно исчез Кремер. Кён, занятый ранеными, закричал на сбежавшихся санитаров:

— Куда вы, идиоты, смотрели? Два огнестрельных ранения легкого. Хотите, чтобы он истек кровью? Бегом! Разыщите его! Притащите сюда!

Как умудрился Кремер уйти без чьей-либо помощи?

В одних штанах и рубашке, накинув на плечи шинель, он выждал минуту, когда никого рядом не было, и навострил лыжи. Далеко он не ушел. Кряхтя и спотыкаясь, ввалился он в тридцать восьмой барак и, с трудом переводя дух, опустился на скамью. Заключенные, не принадлежавшие к боевым группам, обступили его.

— Откуда ты взялся?

Кремер тяжело дышал, глаза его лихорадочно блестели.

— Дружище, Вальтер, тебе надо немедленно назад в лазарет!

Кремер сердито отстранил Рунки, который пытался его поддержать.

— Лапы прочь!

Но Рунки не отставал.

— Ты опасно ранен.

Подошли другие, все хотели помочь раненому.

— Убирайтесь! — зарычал на них Кремер. — Я останусь здесь!

Он поглядел на заключенных, но понял, что они боятся за него, и стал внимательно прислушиваться к треску и грохоту, доносившемуся извне.

— Проклятие! Должен же я был попасться под самый конец…

— Вальтер, ты поправишься, если будешь хоть немного щадить себя.

Рунки осторожно положил руку ему на плечо.

— Где маленький? — спросил Кремер. — Ребенок где? Ведь я принес его к вам. Где же он?

— Да здесь, Вальтер, здесь!

Несколько человек побежали в спальное помещение. Они принесли мальчика, поставили его между колен Кремера.

Черты Кремера смягчились. Он рассмеялся теплым грудным смехом и провел рукой по детской головке.

— Маленький майский жучок!..

И вдруг Кремер заговорил мягко и просительно:

— Оставьте меня здесь, товарищи! Оставьте меня у себя. Мне уже гораздо лучше.

Заключенные принесли сенник и устроили из него подушку под спину Кремеру. Он с благодарной улыбкой откинулся назад и, смеясь, окликнул Рунки, хлопотавшего около него.

— Ну, Отто, старый дружище…

Рунки, улыбнувшись, похлопал его по плечу.

Как всегда, когда людям хочется многое друг другу сказать, не хватало слов. Но и в грубоватом оклике Кремера и в неуклюжей нежности Рунки отражались те великие события, что свершались в эти минуты вблизи лагеря.

Кремер закрыл глаза.