Владимир Рудный: Гангутцы

Вдоль рубежа скрытно перебегали с места на место автоматчики из пограничного заслона. Они усиливали впечатление действующего переднего края, выпуская в сторону противника короткие очереди.

Репнин подружился с пограничниками. Смелые молчаливые ребята. Позади на Гангуте гремят взрывы, уничтожают с грохотом тяжелую артиллерию. Пылают огромные костры. Финны, конечно, давно все поняли. Они боятся наступать, но вдруг посмеют — пограничников только двадцать пять и саперов пятеро!.. Сигнал отхода запаздывает. На час. На два. На три. Пограничники молчат. Они собрались на высотке перед позициями роты Хорькова, где осенью проходили в разведку через минные поля матросы Щербаковского; крепенький командир Сергей Головин сказал, что отходить будет последним, с теми двумя саперами, которым приказано расставлять позади мины.

И Репнин пойдет последним.

Он говорит Головину:

— Ты что ж, проверять меня будешь?

— А ты не обижайся, — простодушно отвечает Головин. — Такая наша служба: приходить первыми и уходить последними.

— Ну нет, — сказал Репнин. — На Ханко я пришел до тебя.

— Вот ты и стал пограничником, Толя. Ты же строил пограничный шлагбаум, верно?

— Верно, мои саперы строили.

— То-то хлопот нам потом было переносить его: десяток метров вы у соседа перехватили. А мы — народ точный. Государственный…

Когда пришел сигнал, пограничники и саперы, поочередно неся троих раненых, покинули Петровскую просеку. Идущие сзади ставили мины на тропках, между кустарниками, маскировали их.

В шести километрах от просеки их ожидали три грузовика: один доверху был нагружен минами.

Двигались медленно, минируя позади себя шоссе.

Возле аэродрома все три машины остановились. Впереди, у самой дороги, горели два дома, пламя сомкнулось над дорогой, все заволокло дымом.

Репнин знал, что обочины заминированы, обойти пожар нельзя.

Пустили вперед одну машину — исчезла в дыму, и не слышно ее.

Отправили следом вторую — опять ни слуху ни духу: то ли в дыму стоит, то ли шофер дал газу и умчался подальше от пожарища.

Головин и Репнин сидели в машине с минами.

— Как думаешь, Анатолий, взорвутся они в огне?

— Ты же знаешь, Сергей: сапер ошибается один раз. Поехали!

Они проскочили через облако пламени и дыма, заминировали еще раз шоссе и помчались в гавань.

В гавань приехали в сумерки. Все три машины с хода пустили в воду.

В порту их ждал работник штаба базы. Он сказал, что сейчас подойдет тральщик и возьмет всех на борт.

Репнин простился с пограничниками и прошел в голову пирса, где он увидел человека, с которым когда-то прилетел на Ханко.

У причала ждали торпедные катера. Собрались офицеры штаба базы, генерал-майор Симоняк, дивизионный комиссар Расскин. Не было Кабанова. За ним пошла машина Симоняка — горбатый «ЗИС-101».

Расскин стоял рядом с Репниным на пирсе в гавани. На нем был матросский бушлат с красной звездой на рукаве и высокие летные унты, как тогда, весной сорокового года, когда он высадился на лед залива с десантом.

— А все-таки не взяли они Гангут, лейтенант! — сказал он Репнину, кивнув на север, откуда снова стреляли финские артиллеристы.

— Полковник Экхольм, если он еще не подох, неделю сюда носа не покажет, — ответил Репнин.

— Еще бы! — Расскин рассмеялся. — «Линия Репнина» наводит страх и ужас на противника!

— А помните, Арсений Львович, ледовый аэродром? Вы еще не дали мне досказать про Густавсверн, торопили. Ведь про этот остров когда-то, в дни Крымской войны, Маркс писал. В газетной статье о балтийском походе англо-французов Маркс восторгался искусством и мужеством русских воинов, защитников маленького Густавсверна. Восемь часов подряд батарея капитана Семенова отбивалась от англо-французской эскадры!.. Эх, Арсений Львович, кусок нашего сердца здесь. Жалко уходить.

— Жалко? Не то слово, Анатолий. Сейчас в нашем сердце нет даже места такому слову. На великое дело идем. А все покинутое мы еще вернем. Вернем Киев, Минск, Одессу, Таллин, Ригу. Все наше вернем. Будем с ними драться в кровь — но вернем!

— Но Гангута не забудем никогда!

— Никогда! — подтвердил Расскин.

— Через всю войну, через все сражения и испытания я пронесу вот это. — Репнин вынул из кармана синюю памятку политотдела и прочитал заглавие: — «Храни традиции Гангута!» — Он листал книжечку: — Фетисов, Сокур, Горденко, Щербаковский! Я хотел бы, чтобы всюду на войне, да и не только на войне, чтобы всю жизнь у меня были такие же мужественные и верные друзья, как здесь, на Ханко.